многих таких же барышень из среднего класса. Наследие культурного марксизма живет и побеждает, — подумал австралояпонец. — И общение с этим придурком Максимом явно не пошло ей на пользу».
— Как знаешь… — он опустил голову, словно сдаваясь. — Может, есть и другие способы. Может, перед дикарями надо покаяться, отдать им своих детей, дом и все деньги. А самому намотать полотенце на башку и стать одним из них.
— Это гиперболы, — неожиданно серьезно произнесла Эшли. — Я, может, и витаю в облаках, но не полная дура. Люди с такими взглядами мне попадались. И у меня есть против ваших альтернативно-правых бредней контраргумент. Во-первых, пока под бомбами погибает больше небелых, чем белых. Во-вторых, покажите концлагеря, где феминистски и СЖВ уничтожают белых цисгендерных мужчин. Нет таких. Да, кого-то лишили научных званий, выгнали из академий. Кого-то даже довели до самоубийства. Невиновных. Но это перегибы. И это одной миллионной не составляет от того, что творила цивилизация белых супрематистов. Последнюю тысячу лет. Зато целые категории людей, которые раньше считались недочеловеками, получеловеками, «не совсем людьми» — сегодня имеют равные права, живут и уважают себя. И все могут выбирать, кем и чем им быть, кому подражать. И женщина уже не обязана быть вечно беременной и запертой на женской половине дома. Даже если кому-то из мужчин этого бы хотелось. А еще изобретена искусственная матка.
— Какое имеет отношение эта штука к вытеснению созидателей варварами? Человеческая саранча справляется и без таких штук.
— Я поясню. Что мешает штамповать столько белых господ… или истинных самураев, сколько вам нужно? Даже без участия женщины, заметь. Только платите за их содержание, воспитание и обучение до двадцати пяти лет, потому что за неделю взрослыми даже клоны не становятся. Но почему-то на это господа неофашисты обычно не идут.
«А ведь она в чем-то права, — подумал он. — Ультраправые почти все говоруны и бездельники. Как у всех радикалов, там, где их собирается больше одного человека — обязательно будут три фракции, две секты и четыре уклона».
Все его знакомые из этой среды могли только в пабах и сетевых гостиных плакаться о черной, желтой, красной или серобуромалиновой угрозе. Да, некоторые из них были способны на акции спонтанного насилия. Но не на что-то созидательное. Из своих денег они никогда не будут финансировать прорывные исследования… или стипендии для одаренных студентов… или поддерживать сирот, прививая взамен им свою культурную программу. Нет. Гораздо проще устроить шутинг в мечети или на худой конец оборудовать в подвале «гнездо параноика». Высокие технологии были за горизонтом их понимания. Зато они охотно верили в древние цивилизации ариев и атлантов.
Впрочем, создание клонов человека было до сих пор запрещено. А вот искусственная матка ”NutriMa”, разработанная международной исследовательской группой пятнадцать лет лет назад, завоевывала рынок. Почему-то за разговорами об ИИ и нанотехнологиях публика почти забыла об этом девайсе, приняв как должное. Но процент детей, рожденных с ее помощью рос каждый год. Когда Гарольд был маленьким, уже было возможно зачатие «в пробирке». Но никто — кроме единиц из ученых — и подумать тогда не мог, что «беременность» и вынашивание плода скоро смогут протекать за пределами человеческого организма в аппарате, похожем на кухонную мультиварку. Хотя первые опыты велись еще начиная с конца ХХ века. И вот полувековые усилия увенчались успехом. Сложнее всего было решить проблему поступления гормонов и биохимического баланса питательной жидкости, но и с этим наука справилась через синтез искусственных аналогов. По общему физическому развитию к моменту рождения такие дети лишь слегка уступали выношенным естественно.
Зато апгрейд ДНК плода в аппарате было проводить на порядок проще, как и контролировать процесс роста с момента искусственного зачатия на всех стадиях развития зародыша. В теории уже можно было обойтись без естественного воспроизводства. И даже как доноры люди были не нужны. Яйцеклетки и сперматозоиды давно могли быть выращены вне человеческого организма из искусственных тканей половых желез идентичных натуральным. Но законодательное регулирование искусственно сдерживало эту волну.
— Я серьезно, — продолжала Эшли. — Зато закончатся разговоры старых обрюзгших алкоголиков, заставших королеву Елизавету, что надо плодиться, надо бить чайлдфри по голове, чтоб старую добрую Англию не заполонили дикари. Сколько нужно будет британцев — столько страна и создаст. Только пусть платят сами. И пусть сначала победят на выборах. Пока все их великие вожди лечатся от неврозов по клиникам или посещают группы поддержки. Поэтому эту функцию можно перепоручить депутатам Палаты Общин. Только я боюсь, что качество материала будет так себе. А вообще странно, что тебе есть дело до белых…
Ему показалось, что она осеклась в этом месте, будто опасалась, что невидимый цензор следит за ней и фиксирует в ее речи расизм, сексизм, эйблизм и эйджизм.
Наверно, находились и такие гады, кто «стучал» на некорректные словечки. Но Эшли скорее по привычке подумала, что он может обидеться, услышав про расовую принадлежность. Хотя ничего некорректного она не сказала.
И даже белых назвала не White, а Caucasian, как и положено в английском языке. Придумали это слово задолго до политкорректности, еще в восемнадцатом веке. Но потом этот термин пришелся очень ко двору, чтоб поменьше употреблять слово «белый» и «европеец». Хотя антропологи доказали, что этот тип людей сформировался не на Кавказе.
— Я наполовину Caucasian, хоть по лицу этого и не видно, — успокоил ее Гарольд, криво усмехнувшись, так служил с настоящими кавказцами в Корпусе, армянами и грузинами. — И дети у меня могут быть белые. Это зависит… ну ты сама поняла от чего. Но институт семьи в кризисе. Хотя это даже не кризис. Это гибель.
— А может, трансформация во что-то новое, — предположила Эшли, задумчиво крутя на пальце локон своих волос, — Семьи могут быть разными, это учат даже в школах.
— О, я знаю, как в школах учат, — поморщился он. — Да пусть живут с кем хотят. Дело не в том, что гибель нашей цивилизации — что-то плохое. Просто слишком рано. Из нее еще не успело вырасти новое, которое еще в коконе, в яйце. Все еще может развалиться, если рассыплется фундамент. Наше место займут более простые культуры. Вспомни, как погибла античность. На закате Рима, наверно, тоже многие считали, что жить можно хоть с ослом. А еще, что семья из одного человека — самая прочная. Потом города заросли травой, а люди разучились мыться и строить дома сложнее лачуги. А гунны, готы и вандалы просто срубили и без того гибнущее дерево.
Эшли сдержанно усмехнулась.
— Камень в мой огород? А ты думаешь, я одна такая?
— Нет.