Пилот ошалело смотрел на Пиркса, его красивое лицо выражало крайнее изумление:
— Так вы меня еще и упрекаете в том, что я сам пришел и сказал?..
— Нет. Я ни в чем вас не упрекаю. Вы поступили так, как сочли правильным. Какой у вас КУР?
— Коэффициент умственного развития? Сто двадцать.
— Вполне достаточно, чтобы разбираться в элементарных вещах. Скажите, какой мне прок от того, что вы поделились со мной своими подозрениями по поводу Барнса?
Молодой нилот встал.
— Командор, прошу меня извинить. Если так — это было недоразумение. Я хотел как лучше. Но раз вы считаете, что я… одним словом, я прошу забыть об этом… в помнить только…
Увидев улыбку Пиркса, он остановился.
— Садитесь. Да садитесь же!
Броун сел.
— Чего вы не договорили? О чем я должен помнить? О том, что я обещал никому не передавать нашего разговора? Верно? Ну а если бы я в свою очередь решил, — что имею право так поступить. Тихо! Командира не перебивают. Видите, это всё не так-то просто. Вы доверились мне, — я ценю ваше доверие. Но… одно дело доверие, а другое — здравый смысл. Положим, благодаря вам я уже совершение точно знаю, кто вы и кто — Барнс. Что мне это дает?
— Это… уже ваше дело. Вы должны после этого рейса оценить пригодность…
— Вот именно! Пригодность каждого. Но ведь не думаете же вы, Броун, что я буду писать неправду? Что минусы я запишу не тем, которые будут хуже, а тем, которые не люди.
— Это не мое дело, — упрямо начал пилот, беспокойно ерзавший на стуле, пока говорил Пиркс.
Пиркс бросил на него такой взгляд, что он умолк.
— Только не прикидывайтесь этаким служакой-капралом, который выше своего пояса не видит. Если вы человек и испытываете чувство солидарности с людьми, то вы должны попытаться оценить нею эту историю и создавать собственную ответственность…
— Как это «если»? — Броун вздрогнул. — Вы мне не верите? Значит… Значит, вы думаете…
— Ну что вы! Я просто неудачно выразился, — быстро возразил Пиркс. — Я верю вам, конечно, я вам верю. И поскольку вы уже выдали тайну, а я не собираюсь оценивать этого с моральной или какой-либо иной точки зрения, прошу вас и в дальнейшем поддерживать со мной внеслужебный контакт и рассказывать мне обо всем, что заметите.
— Теперь я совсем ничего не понимаю, — сказал Броун и невольно вздохнул. — Сначала вы меня отчитали, а потом…
— Это два разных вопроса, Броун. Раз уж вы мне сказали то, чего не должны были говорить, не использовать этого было бы совершенно бессмысленно. Другое дело, естественно, с деньгами. Может, рассказать и следовало. Но на вашем месте я бы этих денег не взял.
— Что? Но… но, командор… — Броун отчаянно искал аргументы и наконец нашел: — Они бы сразу же сообразили, что я нарушил договор! Еще меня бы и обвинили…
— Это ваше дело. Я не говорю, что вы должны отдать деньги. Я обещал сохранить всё в секрете и не собираюсь в это вмешиваться. Я высказал только свое личное мнение, — которое ни к чему вас не обязывает, — что бы я сделал на вашем месте, но вы — не я, а я — по вы, и кончим на этом. Еще что-нибудь?
Броун покачал головой, открыл рот, закрыл его, пожал плечами, обнаружив нечто большее, чем разочарование разговором, но ничего не сказал и, машинально вытянувшись перед тем как уйти, вышел.
Пиркс глубоко вздохнул. «Напрасно у меня вырвалось: «Если вы человек», — подумал он недовольно. — Вот дьявольская игра! Черт его знает, этого Броуна. Либо он человек, либо они решили пойти на хитрость — не только ввести меня в заблуждение, но вдобавок еще и выяснить, не собираюсь ли я использовать каких-нибудь противоречащих контракту способов, чтобы их различить… Во всяком случае, эту часть партии я провел, пожалуй, неплохо? Если он говорил правду, ему теперь будет немного не по себе после всего, что я тут выдал. А если нет… опять-таки я ему, в общем, ничего не сказал. Хорошенькая история! Вот влип-то!»
Не в состоянии сидеть спокойно, Пиркс начал расхаживать по каюте. Загудел зуммер; это был Кэлдер из рубки. Они согласовали курсовые поправки и ускорение на ночь, после чего Пиркс сел и уставился в переборку перед собой, сдвинув брови и размышляя неизвестно о чем. В дверь кто-то постучался.
«А это что еще?» — подумал он и громко сказал:
— Войдите.
В каюту вошел невролог, врач и кибернетик в одном лице — Барнс.
— Можно?
— Прошу. Присаживайтесь.
Барнс улыбнулся.
— Я пришел, чтобы сказать вам, что я не человек.
Пиркс вместе со стулом резко повернулся к нему:
— Простите, как? Что вы не…
— Не человек. И стою — в этом эксперименте — на вашей стороне.
Пиркс глубоко вздохнул.
— То, что вы говорите, конечно, должно остаться между нами? — спросил он.
— Как вам будет угодно. Для меня это не имеет значения.
— Как же так?..
Тот снова улыбнулся.
— Очень просто. Мой поступок продиктован эгоизмом. Если вы дадите нелинейникам положительную оценку, это вызовет цепную реакцию их производства. Такая возможность более чем вероятна. Подобные мне начнут появляться массово — и не только на космических кораблях. Последствия для людей будут самые пагубные — возникнет новая разновидность дискриминации, ненависти… Нетрудно представить, к чему приведет подобное положение. Я предвижу это, но, повторяю, мои действия продиктованы прежде всего личными мотивами. Пока я существую один, пока таких, как я, двое или десяток, это не имеет никакого общественного значения. Мы просто потеряемся в массе, незамеченные и незаметные. У меня… у нас будут такие же возможности, как у любого человека, с весьма существенной поправкой на интеллект, а также ряд специальных навыков, которыми обычный человек не обладает. Мы достигнем многого, но только в том случае, если не начнется массовое производство.
— Да-да, в этом что то есть… — медленно сказал Пиркс. В голове у него был легкий сумбур. — Но почему вы не настаиваете на сохранении тайны? Разве вы не боитесь, что фирма, которая…
— Нет. Ничуть не боюсь. Ничего, — сказал, сохраняя тот же спокойный лекторский тон, Барнс. — Я чудовищно дорого стою, командор. Сюда, — он прикоснулся рукой к груди, — вложены миллиарды долларов. Не думаете же вы, что разгневанный фабрикант прикажет разобрать меня по винтику? Я говорю это, конечно, в переносном смысле, во мне вовсе нет никаких винтиков… Они наверняка придут в ярость, но мое положение от этого никак не изменится. Вероятно, мне придется работать в той же фирме, — ну так что? Я даже предпочту работать у них, а не где-нибудь в другом месте, — там мне обеспечат лучший уход в случае… болезни. Не думаю также, что они попытаются меня как-то изолировать. Собственно говоря, зачем? Применение насильственных методов могло бы для них самих кончиться веста печально. Вы ведь знаете, как могущественна пресса…