Читать интересную книгу Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман

Мишелю до сих пор чудился запах ландыша. Оглядевшись, он увидел рядом с пнем белые, нежные цветы:

– Весна теплая, – подумал мужчина, – они рано расцвели. Теодору сорок один год. Летом, когда Аннет погибла, он сказал, что ничего не случится, до победы. А когда она придет, неизвестно. Британцы в Африке сражаются, в Европе десанта ждать не стоит. Японцы могут повернуть дальше на юг, в английские колонии. Я тоже обещал себе, что дождусь любви… – он слышал тихий, ласковый голос: «Спокойной ночи, месье Мишель. Спасибо, что проводили меня».

Мишель вспомнил мелкие, белые цветы, под ногами Флоры, на картине Боттичелли:

– Весна… – он опустил веки, – я в Дрездене, песню пел, итальянскую. Tu sei dell’anno la giovinezza tu del mondo sei la vaghezza. В тебе вся молодость и красота мира… – у нее были немного раскосые, темные глаза, смуглые щеки. Она шла к нему, улыбаясь, будто Мадонна Рафаэля, густые волосы падали на плечи. Протянув руку, Мишель сорвал ландыш.

– Ты что? – очнулся он, от голоса кузена. Мотор мотоцикла затрещал. Теодор помахал рукой, разгоняя дымок:

– Я тебе много раз говорил, Маляр, пока у нас нет машины, о которой ты мечтаешь, не изображай гонщика, в Ле-Мане. Если ты убьешь мотоцикл, на этих… – поискав слово, Федор сказал, по-русски, – буераках, за следующим отправишься сам. Сам будешь флиртовать с его немецким хозяином… – Мишель, быстро собирая букет, покраснел:

– Хотелось обернуться в два дня. Здесь хорошие тропинки, утоптанные… – Федор скептически посмотрел на узловатые корни сосен, пересекавшие дорогу:

– Не больше двадцати миль в час, дорогой Маляр. На обратном пути я сам поведу… – взглянув на цветы, он хмыкнул: «Зачем?»

– Она девушка… – голубые глаза кузена смотрели куда-то в сторону, – родственница…

– А, – коротко отозвался Федор, устраиваясь в коляске:

– Что застыл? У нас осталось полчаса, чтобы добраться до кустов напротив остановки… – сунув букет в карман куртки, Мишель натянул кепку. Подняв педаль, он нажал на газ. Мотоцикл, подскакивая на корнях, скрылся в лесу.

Землянку возвели на совесть, балки даже обработали смолой. Пахло сосновыми шишками, над долиной заходило теплое, вечернее солнце. На простом столе, в стеклянной бутылке, ландыши опускали белые цветы. В открытом футляре для пишущей машинки, мерцал зеленый огонек радиопередатчика. Лаура вертела наушники. Рация называлась «Парасет». Прибор сделали в технической лаборатории секретной службы, специально для агентов, направляющихся в оккупированную Европу.

– Мы рацию два года используем… – герцог, отчего-то, покраснел, – опытный экземпляр отлично себя проявил… – инженер-связист, обучавший Лауру, и других девушек работе на передатчике, заметил, что «Парасет» излучает радиосигнал даже в режиме приема:

– Противник может запеленговать сигнал, – офицер помолчал, – но конструкция хорошо продумана. Уровень паразитного излучения весьма невелик. Телеграфный ключ встроен в футляр, очень удобно… – рация не весила и восьми фунтов, легко укладываясь даже в небольшой чемодан. Наставник объяснил, что качество приема и передачи, зависит от места, где радист развернет антенну:

– Постарайтесь использовать как можно более открытое пространство… – напомнил инженер, – в лесу, или в городских условиях, подобное сложнее… – Лаура сказала об этом кузенам, в мотоцикле. Теодор кивнул:

– У нас отличная поляна, на базе. Заодно послушаем новости. Музыку… – рассмеявшись, он помог Лауре сесть в коляску. Мишель посмотрел на хронометр:

– Двигаемся. Автобус ожидается через четверть часа, не стоит привлекать внимание… – Лаура повязала голову косынкой, чтобы волосы не растрепались. Мотоцикл ехал довольно медленно, лесными тропинками, минуя ручейки, и уединенные хозяйства. Они ни разу не выбрались на большую дорогу.

Мотоцикл они оставили у фермера, жившего на краю, казалось, непроходимой чащи. Он держал пасеку, и накормил их гречневыми блинами, с медом. Завидев бутылку темного стекла, с домашней медовухой, Мишель подмигнул:

– Последний стаканчик, месье Ланнуа. Налейте, пожалуйста… – Лаура помнила сладкий, обжигающий вкус жидкости. Мишель забрал футляр с рацией, Теодор подхватил саквояж. Они отправились вглубь леса.

Мадам Ланнуа отдала Лауре старую одежду сына. Юноша работал в Ренне, подмастерьем на фабрике, выполняя задания Сопротивления:

– Он тоже невысокий, – заметила фермерша, уведя Лауру в пахнущую сухими травами спальню, с вышитым покрывалом, на кровати, – и размер ноги у него небольшой. Все впору придется… – платья, и чулки Лаура убрала в багаж. Фермерша окинула ее одобрительным взглядом:

– В Париже, говорят, девушки брюки носят. За парня тебя никто не примет… – мадам Ланнуа хихикнула, ее взгляд остановился на высокой груди, под льняной рубашкой, – но в землянке удобней, в штанах… – обхватив круглое колено пальцами, Лаура затягивалась «Житаном».

По дороге она спросила кузенов, где отряд берет провизию.

– Там, где и генерал де Шаретт брал припасы… – хохотнул Драматург:

– Охотимся, рыбачим, по осени я грибы сушил, лесной мед собираем. Даже мясо коптим. Кое-что фермеры приносят, кое-что в городах достаем. Табак, кофе… – Лаура помешала остывший кофе в простой, медной чашке. Старший кузен отдал ей свою землянку. Теодор отмахнулся:

– Я с ребятами посплю. Маляр у нас редко в лагере ночует, больше по окрестностям бродит, сведения собирает. Ты потом в Париж поедешь, и на юг, в тамошние отряды… – прислонившись к обложенному деревом косяку, Мишель засунул руки в карманы суконной куртки. Лауре показалось, что в голубых глазах мужчины промелькнула тоска:

– Ерунда, – одернула себя девушка, – вы просто потанцевали. Вы друг друга давно знаете, он родственник… – Лаура помнила прикосновение сухих, горячих губ к пальцам, крепкие, надежные руки. Он отлично танцевал:

– Как Наримуне… – пришло ей в голову, – а с ним… со Стивеном, я только подростком танцевала… – Лаура подумала, что Густи, должно быть, родила, в Лондоне:

– Они все рады…, – грустно поняла девушка, – Густи, на Ганновер-сквер месяц проведет, с маленьким. Тетя Юджиния вокруг нее хлопочет, наверное, и Стивен тоже… – Лаура, незаметно, смахнула слезы с глаз:

– У нее никто не отнимет малыша. И у Регины дитя родилось. Сестричка, для моего мальчика… – Лаура велела себе собраться. Девушка, деловито сказала:

– Пока я здесь, я еще и кухней займусь, если мне из лагеря хода нет… – кузены запретили ей участвовать в операциях.

– Другого радиста у нас не появится, – хмуро заметил Драматург, – а тебя, когда ты нас обучишь на рации работать, ждут в остальных отрядах, моя дорогая Монахиня… – выдохнув сизый дымок папиросы, он аккуратно обошел лягушку, сидевшую на тропинке:

– Облачение мы тебе достанем, – пообещал Теодор, – у нас Маляр на исповедь ходит, причащается. Другие ребята тоже. Монастырь по соседству, настоятель отличный… – от фермы до лагеря было больше пяти миль по заваленной упавшими деревьями, еле видной тропе. Жужжали ранние пчелы, пахло свежей, весенней травой. Кузены помогали Лауре перебраться через валежник. Девушка усмехнулась:

– Я сорок раз прыгала с парашютом, на сушу и в море. Ныряла, с аппаратом… – прикусив зубами травинку, Мишель сдвинул кепку на затылок. В белокурых волосах играло солнце:

– Все равно, кузина… то есть мадемуазель Леблан… – в голубых глазах играли искорки смеха, – мы с Теодором оба французы, хоть он и наполовину. Позвольте нам, дворянам, проявить рыцарские качества… – сделав небольшой привал, на половине дороги, у тропинки, они выпили кофе, сваренный женой фермера, и покурили. Мишель показал Лауре на карте расположение монастыря:

– В глуши, как и лагерь… – обитель стояла на маленькой речушке, в бесконечных лесах между Ренном и Динаном.

Лаура смотрела на пустые, крепко сколоченные полки, в землянке. Драматург забрал холщовую сумку, с двумя книгами, на русском языке, маленький образ Мадонны, в потускневшем, серебряном окладе, и фамильный, короткий клинок. Лаура потрогала острые грани алмазов и сапфиров:

– Ему тысяча лет, – Теодор, почему-то, вздохнул, – и кольцо у меня осталось, от матери покойной… – Лаура заметила в расстегнутом вороте рубашки кузена блеск синего бриллианта. Драматург носил кольцо на одной цепочке с простым, серебряным крестиком. Лауре принесли спальный мешок, из простеганного сукна, подушку и даже медный таз. Драматург обещал ей, позже, обустроить, как назвал ее кузен, душевую с удобствами. Лагерь возвели на сухом холме, посреди болота. Последнюю милю пути они с кузенами миновали больше чем за час. Теодор сказал, что со времен генерала де Шаретта бревна на гати никто не менял.

– И мы не собираемся… – к вечеру распелись лягушки, зазвенели комары, – никому сюда не пробраться, кроме нас… – бойцы встретили Лауру аплодисментами, девушка даже покраснела. В лагере не было недостатка в пресной воде. Среди серых камней, поросших мхом, лился с холма, кристально чистый ручеек. Мишель объяснил, что в старинные времена, судя по всему, здесь располагалось святилище кельтских жрецов, друидов.