«Эх, Толя, Толя, если б ты знал, сынок, как мне трудно жилось, когда твой отец погиб на войне, а я осталась с тремя детишками! — думала Анастасия, вытирая заплаканные глаза. — Младшенький мой, ты тогда еще был грудным дитем, и если бы у меня не было своей живности, то я не знаю, как бы я вас вырастила. Теперь старшие, Лена и Алеша, живут далеко в городе, а ты хоть и рядом со мной, а не понимаешь душевную тревогу матери. Приказал обходиться без своих гусочек и курочек, без своего кабанчика и коровки. А как же без всего этого жить и кормиться? В станице — и жить с базара? Свою корову уже поспешили продать и зараз молочко покупаем. Гусочек и курочек отдала на присмотр соседке. Спасибо, соседка — женщина душевная, согласилась приглядеть за птицей. И я могу поехать в Старо-Каланчевскую и привезти оттуда то гусака, то петуха, и уже легче — не надо покупать на базаре. Ты скажешь: Нина работает, а сам ты стал большим начальником. Все равно с нашей семьей с базара не прожить. Через то и не мила моему сердцу эта просторная жилища. Непригодна она для нормальной крестьянской жизни. Дажеть Андрюшу, Оленьку и Петеньку не слышно в доме: глохнут их голосочки. Тут, внизу, поднимут такой крик, что аж стекла звенят, а там, вверху, отцу и матери ничего не слышно. А как хорошо мы жили в Старо-Каланчевской! В хате тесно, да зато все находились вместе. И поговорить можно, и поглядеть друг на дружку. Жили ладно, по-семейному. А тут как живем? Разбредемся по своим комнатам, и дом кажется пустым…»
Больше всего Анастасию огорчало, что в феврале, когда они переехали, а потом и весь март ей приходилось и днем, а иногда и ночью спускаться в подвал. По крутой лесенке без перил Анастасия из кухни ныряла в подвал, как в пропасть. Там стоял котел, похожий на испачканную сажей тумбочку. От этой черной тумбочки торчмя вставала железная труба. Без привычки растопить печку в этом котле было мудрено, а еще мудренее накалить ее так, чтобы от отвесной трубы по всему дому пошло тепло. Бывало, только Анастасия поднимется в кухню, чтобы на плите заняться борщом, а котел уже погас. Анастасия бросает стряпню и с девичьей проворностью гремит каблуками по гулким ступенькам. Разогреет котел, ну, кажется, пошло тепло по дому, как кровь по телу. Но через час или два трубы остывали, и Анастасия снова опрометью бежала в подвал. И так каждый день.
— За какое наказание, Толя, марширую то вниз, то вверх? — жаловалась она сыну. — Погляди, сынок, на меня, как я исхудала. И все через тот паршивый котел. Всю свою полноту растеряла, бегаючи по лестнице. И, веришь, так наловчилась спускаться и подниматься, похлестче той циркачки, которая танцует с зонтиком на проволоке. Но ить та с зонтиком, а я безо всего лечу, как птица!
— Надо, мамо, привыкать к условиям цивилизации, — отшучивался сын. — Водяное отопление — вещь удобная. Ни дыма, ни копоти. Только к этому удобству надобно все же приловчиться.
— Может, сынок, для кого это и удобно, а для меня сильно изнурительно. Боюсь, что через тот котел начисто лишусь здоровья, стану инвалидкой.
— А вы, мамо, бегайте потише, поосторожнее.
В глазах Анатолия сверкнула лукавая искорка.
— Может, сынок, прорубишь дырку и подвесишь канат? — с усмешкой сказала Анастасия. — В подвал буду спускаться по канату, как пожарник.
— Все шутите, мамо!
— Шутка-то моя со слезами… Эх, сынок, сынок, и куда ты привез нас? — На глазах навернулись слезы. — Как привычно и как хорошо было в Старо-Каланчевской… И свой дворик, и своя птица. А печку затопишь — сердце радуется.
— Мамо, я не сам выбирал это жилье, — сказал Анатолий. — Жить на новом месте где-то надо, а дом пустовал. Щедров отказался в нем жить. Вот мы и поселились. Но расстраиваться, мамо, не стоит: привыкнем.
Весной о котле забыли. Апрель выдался сухим и теплым, и окна во всем доме закрывались разве только поздно вечером. Анатолий и Нина на своем втором этаже открывали не только окна, а и балконную дверь. Ночью над домом плыла полная луна, и было так светло, что силуэты Кавказского хребта вставали совсем близко и на светлом фоне неба казались высеченными из малахита. Под утро с Кубани тянуло свежим холодком, так что без теплого одеяла нельзя было спать. Зато, когда из-за малахитового хребта поднималось могучим пожаром солнце и лучами своими заливало спальню, в комнате сразу теплело: и тогда Андрюшка, Оленька и Петенька поднимали такой веселый крик, устраивали на лестнице такую беготню, что гремел весь дом.
— И что за шумный народ! — Анатолий натянул на голову одеяло. — Даже в выходной не дадут поспать! А мать еще жалуется, что к нам детский шум не долетает и в доме у нас слишком тихо.
К Анатолию поднялась Нина и сказала:
— Пора вставать! Солнце-то смотри где.
Завтракали в кухне всей семьей. За столом Анатолий, ласково глядя на мать, сказал:
— Мамо, а сегодня к нам придет гость.
— Кто таков? — спросила Анастасия.
— Антон Иванович Щедров. И к вам есть просьба: приготовьте обед. Вы же у нас мастерица!
Гостя ждешь, а молчал? — с упреком сказала мать. — Когда же я теперь управлюсь с обедом? И куда детишек дену?
— Ребят мы с собой возьмем на берег, — сказал Анатолий. — А вы, мамо, сварите наш старокаланчевский борщ. Помните, на новоселье Щедрову борщ очень понравился.
— К борщу, сынок, птица нужна. — Мать с упреком посмотрела на сына. — А где ее взять?
— Мамо, вы же вчера ездили в Старо-Каланчевскую, — покраснев, заметила Нина. — И кое-что привезли.
— Вот-вот, ездила и кой-что привезла. Скоро все оттуда увезу. А тогда что?..
Анатолий и Нина не стали ни возражать, ни спорить. Знали: для вида мать побурчит, а обед приготовит.
Нина отгладила мужу белую рубашку и к ней серенький, цвета орлиного крыла, галстук. Сказала, чтобы надел, когда придет Щедров.
— Небось заметил, Толя, какой у Антона Ивановича красивый галстук, — добавила она. — И тебе со Щедрова во всем надо брать пример.
— Собирай, Нина, детей, да пойдем, — не ответив на ее замечание, сказал Анатолий. — Не будем матери мешать.
Кубань была рядом. Выйдешь из калитки — и вот он, берег, высокий, обрывистый. На каменные выступы, как на зубья, наваливалась вода, шумела тревожно и тягуче.
Анатолий взял за руки Андрея и Петра, и они зашагали по-над кручей — широко, по-мужски. Следом шли Нина и Оля. Всякий раз, когда Нина со стороны смотрела на мужа, он казался ей слишком обыденным и по-станичному простым. Может, потому, что дома Анатолий одевался так, как обычно одеваются в станице. Вот и сейчас, в майке, с разлохмаченным на ветру белесым чубом, он по-ребячьи беспечно шагал с сыновьями. А Нина смотрела на него и думала, что Анатолий никак не похож на секретаря райкома — ни солидности, ни степенности. Когда же Анатолий, посадив себе на шею Петю, побежал, подпрыгивая и изображая резвого коня, а следом с восторженным криком помчался Андрюша, Нина только сокрушенно покачала головой и оглянулась по сторонам: не смотрит ли кто? К счастью, берег был пуст.
«Ни дать ни взять — станичный парень, — думала Нина. — А вот идут мужчина и женщина. Даже остановились и смотрят. Неужели узнали?..»
Возле моста спустились к воде. Песчаная коса выступала клином, вся усыпанная камнями-валунами. Во время паводков Кубань так старательно их промыла и отшлифовала, что они, чистые, белые, были похожи на разбросанные по берегу кабаньи туши. Одну такую «тушу» Нина накрыла байковым одеялом, которое предусмотрительно взяла с собой. Получилось отличное сиденье. Нина и Анатолий сидели на камне близ воды, дети играли тут же, на песке.
— Толя, когда ты посадил Петю на шею и мчался по берегу, заметил, люди остановились и смотрели на тебя?
— Ну и что? Пусть смотрят.
— Неудобно. Ты же теперь… У тебя же должность…
— Нина, милая! Там, на работе, я, может, и высокий чин. А тут я дома.
Нина сняла туфли, опустила в воду ноги и вскрикнула:
— Ой, какая ледяная!
— С ледников течет-то, — пояснил Анатолий. — Смотри, не простудись! А хороши все-таки и этот тягучий, как на мельнице, шум воды, и идущая от реки прохлада!.. Хороши и эти скачущие по стремнине буруны, летят, торопятся. А куда? Смотришь на них, слушаешь их и забываешь тревоги.
— А какие у тебя тревоги? — Нина заглянула мужу в глаза, улыбнулась. — Расскажи мне. Ты так мало рассказываешь о своих делах. — И, посмотрев на детей, крикнула: — Не подходите к воде! Андрюша, отойди от берега! И уведи Петеньку! Что за мальчуганы непослушные! Так что ж тебя тревожит, Толя?
— Разное, — нехотя ответил Анатолий. — Видно, жизнь так устроена, что без тревог и без неприятностей она не обходится. Вот тебе самый простой пример. Ни в марте, ни в апреле нет дождя, а дождь очень нужен. Недавно я побывал на полях Старо-Каланчевской. Плохи у них озимые. Если пшеница не уродит, сама понимаешь, что это значит. Вот тебе и тревоги и неприятности. Да еще какие! Или вот еще. На бюро рассматривали персональные дела, исключали из партии. Наслушаешься чужого горя — и у самого душа болит.