звука. В ошеломлении он отпрянул назад, и в тот же миг матрос подался к нему, словно желая схватить офицера за горло. Бирн машинально выбросил вперед слабеющие руки и почувствовал, как задеревенело это тело, ощутив ужасный могильный холод, коснувшись мертвого лица своим лицом. Они покачнулись, и Бирн крепко прижал к груди Тома, чтобы не упасть и не наделать шума. Сил ему хватило лишь на то, чтобы осторожно опустить чудовищную ношу на пол, и у него закружилась голова, подкосились ноги, и он рухнул на колени, склонившись над товарищем, а руки его все лежали на груди человека, в чьем теле недавно ключом била жизнь, теперь же он лежал перед ним холодный, как камень.
– Он умер! Бедный мой Том, он умер, – беззвучно шевелил губами офицер. Свет лампы, стоявшей на столе, отражался в пустых, застывших глазах моряка, некогда полных жизни и радостных.
Бирн отвел взгляд. На шее Тома больше не было его черного шелкового платка. Убийцы также сняли ботинки и чулки. Увидев все это – неприкрытое горло, торчащие босые ноги, – Бирн почувствовал, что глаза его полны слез. Больше из одежды не пропало ничего, и на ней не было никаких следов отчаянной борьбы. Лишь клетчатая рубаха в одном месте чуть торчала над поясом, там, где искали кошель с деньгами. Бирн уткнулся в платок, всхлипывая.
Впрочем, лишь ненадолго он дал волю чувствам. Все еще стоя на коленях, он печально смотрел на это сильное тело лучшего из тех моряков, что когда-либо рубились на саблях, стреляли, выбирали фалы в бурю, теперь охладевшее, бездвижное. Неустрашимый дух уже покинул его и сейчас, должно быть, искал его, своего воспитанника, парил где-то там, над кораблем, что качался на серых волнах у скалистого берега.
Он заметил, что на куртке Тома недоставало шести медных пуговиц, – их срезали. Он содрогнулся, представив, как жалкие, омерзительные ведьмы копошились над беззащитным телом его друга. Отрезали, быть может, тем же ножом, что… Голова одной трясется, а вторая согнулась в три погибели, бельмастые глаза дьявольски горят, жадно дрожат их когтистые лапы… Все случилось здесь, в этой самой комнате, ведь Тома не смогли бы убить открыто, а затем притащить сюда. Бирн был уверен в этом. Ведьмы не справились бы с ним без чьей-либо помощи, даже застав врасплох, так как Том всегда был наготове. Любое задание он всегда выполнял с тщанием и осторожностью. Как же они его убили? Кто им помог? Каким образом?
Бирн вскочил, схватил лампу со стола и спешно склонился над телом. В ее свете на одежде мертвеца не было видно ни единого пятнышка крови. Его руки задрожали, и он был вынужден опустить лампу на пол и отвернуться, чтобы прийти в себя.
Затем он принялся тщательно осматривать холодное окоченевшее тело в поисках раны, пулевого отверстия или следов смертельного удара. Ощупал голову – ни следа. Шейные позвонки тоже были целы. В ужасе он взялся за подбородок, взглянув на шею, – никаких признаков удушения.
На всем теле не было ни единого следа. Он просто умер.
Бирн отпрянул, словно загадочная, непонятная ему причина смерти сменила в нем жалость к покойному на отвращение, мешавшееся с подозрительностью. Лампа на полу освещала мертвое лицо моряка, чьи глаза уставились в потолок, словно в отчаянии. Даже пыль на полу была нетронутой, в комнате отсутствовали всякие следы борьбы. «Его убили не здесь», – подумал он. Да, там, в узком коридоре, где толком не развернуться, смерть и настигла его несчастного товарища Тома. Бирн подавил в себе желание схватить пистолет и выбежать из комнаты, так как у Тома тоже было оружие, но он так и не сумел им воспользоваться, погибнув неизвестным, загадочным образом.
Бирн кое-что вспомнил. Тот, кто стучался в дверь, а затем сбежал, явился, чтобы забрать тело. Да! Вот и обещанный ведьмой проводник, который, по ее заверениям, должен был воссоединить его с товарищем. Каким ужасным казалось ему теперь это обещание! Тому, кто пытался войти, пришлось бы иметь дело уже с двумя телами. В свой последний путь моряк и офицер должны были отправиться вместе. Теперь Бирн был уверен в том, что не доживет до рассвета и умрет так же загадочно, смертью, что не оставит ни следа на его теле.
Размозженный череп, перерезанное горло, зияющая огнестрельная рана – какое облегчение принесли бы они ему сейчас! Все его страхи бы тут же рассеялись. Мысленно он взывал к другу, всегда помогавшему ему в час нужды: «Скажи же мне, Том, что я упустил? Ну же, давай!» Но тот распростерся перед ним в суровом молчании, словно не желал делиться с живым своей последней тайной.
Вдруг Бирн снова опустился на колени рядом с телом и яростно распахнул рубашку на его груди, словно желая вырвать разгадку из когда-то преданного ему, а теперь холодного сердца. Ничего! Ни следа! Он поднял лампу выше и сумел разглядеть на лице своего доброго друга небольшой кровоподтек, совсем маленький. Кожные покровы в этом месте были целыми. Он долго смотрел на него, будто провалившись в кошмарный сон. Затем увидел, что пальцы Тома сжаты в кулак, словно он дрался с кем-то. На костяшках его пальцев были ссадины. На обеих руках.
Это открытие вселило в Бирна еще больший ужас, чем все предыдущие. Значит, Том умер в схватке с чем-то, что можно было ударить, но оно убило его, не оставив ни следа, одним лишь дыханием?
Ужас, горячий, словно языки пламени, разгорался в сердце Бирна, готовясь поглотить его и обратить в пепел. Он по возможности дальше отошел от тела, но затем подобрался ближе, объятый страхом, то и дело поглядывая на отметину на лбу Тома. До рассвета, должно быть, и он сам заполучит такую же.
– Я этого не выдержу, – шептал он.
Том вселял в него страх, пугая и притягивая одновременно. Он не мог заставить себя снова взглянуть на него.
Наконец отчаяние в нем возобладало над нараставшим ужасом, и он отделился от стены, что служила ему опорой, взял труп под мышки и потащил к кровати. Голые пятки моряка бесшумно скользили по полу. Он был тяжелым, как все неживое. Из последних сил Бирн уложил его на край кровати лицом вниз, перевернул, вытащив из-под него простыню и накрыв его. Затем задернул занавеси и расправил их так, чтобы они полностью скрыли от него тело.
Проковыляв к креслу, он упал в него. Он весь взмок, на лице проступил пот, но кровь застывала в его жилах. Теперь он находился в безраздельной власти ужаса, что пожрал его сердце, оставив лишь пепел.
Так он сидел, вытянувшись, с лампой в