Читать интересную книгу Рассказы - Владимир Елистратов

— Вам нлавится, Варадимил Станисравович? — вежливо спросил меня Красный Цветок. В ее коробочке оставалось семь пельменей.

— Вкусно, — сказал я, дочифанивая одиннадцатый пельмень.

— Хэн хао чи! — подтвердил Золотой Дракон, покончив с карпом, выплюнул на скатерть хвост и приступил к свинье.

— Поплобуйте кулицу с алахисом, Варадимил Станисравович, — учтиво улыбнулся мне Красивый Цветок, — это очень факусана.

— Сесе, спасибо, Красивый Цветок, но я больше не могу… Честное слово. В другой раз…

— Тебе надо дать какое-нибудь китайское имя, Вовка, — сказал Золотой Дракон. А то мой Медвежонок тебя замучился артикулировать.

Он выплюнул на скатерть свиной хрящ и предложил:

— Давай назовем тебя так: Цонмин Яньцзин.

Смешливый Красивый Цветок нагнулся и захихикал в ладошку.

— А что это такое? — спросил я.

— «Умные Очки». Конечно, тебя можно было бы назвать Четыре Глаза — Сы Янь, но «сы» — нехорошее слово…

Цветок тихо заливался в коробочку, вежливо загородившись ладошкой.

— Хорошо, я согласен, Золотой Дракон, — вздохнул я и проглотил последний шестнадцатый пельмень.

— Попробуй свинину, Умные Очки. Свинья — хэн хао чи!

— Сесе, Золотой Дракон, но я больше не могу чифанить. Извини. Дуй бу чи, друг.

— Слабак, ты, Умные Очки, — сказал Золотой Дракон, доедая свинью. — Одно слово — лао вай… Ты больше не будешь, Прекрасный Цветок? — он уверенно кивнул на коробочку Мэй Хуа, в которой по-прежнему оставалось семь пельменей.

— Нет, Зоротой Длакон, я наерась.

Золотой Дракон доел пельмени Красивого Цветка и крикнул в гулкую даль ресторана:

— Гуня! Майдань!.. «Майдань» — значит счет, — пояснил он для Умных Очков.

Веселая розовая гуня в национальном костюме ловко свернула нашу скатерть, умчалась с ней в недра рычащего, как буксующий бульдозер, ресторана и буквально через двадцать секунд принесла «майдань».

— Девяносто юаней, — задумчиво сказал Золотой Дракон.

— Осень долого, — возмутился Красивый Цветок.

— А сколько это? — спросил я. — У меня с математикой прохо… То есть, пардон, плохо.

— Это где-то четыреста сорок четыре рубля, — быстро подсчитал Золотой Дракон. — Полное «сы»!

— И это дорого? Это за шесть-то порций пельменей, целого карпа и триста граммов свинины!? — воскликнул я. — У нас бы это тысячи на четыре потянуло! Совсем вы тут, я смотрю, зачифанились…

— Да, действительно дороговато… — проворчал Золотой Дракон. — Уо цхао…

Я так и не понял, про какой счет, российский или китайский, говорил Вадик.

Мы расстались у входа в ресторан. Я с трудом проломился сквозь толпу и вышел-таки на центральную улицу Нань Цзин, по которой плыл плотный, как обед в ресторане Сада Радости, поток людей.

Я икнул, дружески обнял за плечи двух улыбчивых шанхайцев и сказал им:

— Дуй бу чи. Извините.

— Ты уже пожрал? Ни чифань ла мэй йоу? — дружески попривествовали шанхайцы четырехглазого лаовая.

— Пожрал, пожрал! Чифань ла! Чифань ла! Да еще как! — сказал лаовай, оторвал ноги от земли — и шанхайская Река Жизни, как Великое Дао, понесла не очень Умные, но счастливые Очки куда-то в шанхайскую даль…

Надо думать — в следующую чифаньку. Где, вне всяких сомнений, все будет так же «хэн хао чи», то есть — «факусана».

Вот такая «куртулорогия».

И никаких «сы»!

Ржавая жижа из вржидла

У меня вообще-то — тьфу-тьфу-тьфу! — ничего особо не болит. Пломб нету. Правда, один зуб все-таки сломан. Просто, если не ошибаюсь, тридцатого марта, но не помню какого года я очень хотел кушать и откусил кусок сардельки вместе с куском вилки. Но это не считается.

Голова болела сильно в жизни один раз. Дело было так: я потерял очки и пошел в оптику покупать новые. Очки лежали под застекленным прилавком. Стекла́ я не увидел и, желая разглядеть очки поближе, разбил лбом прилавок. Пару секунд я видел небо в алмазах. Или по-современному: побывал в 3D. Голова болела сутки, зато через сутки в нее пришла идея кандидатской диссертации.

Живот тоже, помню, болел. Два раза. Первый — когда в Стамбуле на спор (на 50 долларов) съел на улице сразу восемь чебуреков. (Пятьдесят долларов получил, но Стамбула не помню). Второй — в Карловых Варах, когда решил оздоровиться и выпил зараз полтора литра их лечебной воды, как сейчас помню, из Вржидла номер пять. «Вржидло» — это значит источник. Есть в этом слове что-то неуловимо лошадиное плюс антисемитское. Когда мне говорят «вржидло», я представляю себе кастрированного жеребца-антисемита. Но это в сторону. Издержки филологического образования. И о Карловых Варах — чуть ниже.

Всю свою сознательную молодость и юность я стремился к здоровью и неутомимо занимался спортом.

Сначала я пошел в нашу школьную музыкальную студию «Колокольчик». Я понимаю, что это не совсем спорт. Но дело в том, что руководитель студии Иван Сергеевич Подвытько по прозвищу Кобзон (Иван Сергеевич был вылитый Кобзон только с усами). В прошлом руководил военным хором в Харькове.

Наш хор «Катюша» пел исключительно военные песни. Певцов-мальчиков Кобзон называл бойцами, а певиц-девочек — по-разному. Тех, что помельче — босявками, крупных — мамашками.

Кобзон считал, что хорошо поют только сильные люди и аккуратно наведывался к нам на уроки физкультуры, зорко следя за физической формой бойцов и мамашек. Босявок он то ли жалел, то ли они его не интересовали. С бойцами Подвытько был суров. К мамашкам — по-отцовски внимателен. Он заботливо подсаживал их на брусья и бережно снимал с канатов. Это у него называлось «мамашкать репку».

Хоровые занятия Кобзон начинал с разминки. Бойцы самостоятельно отжимались за занавесом в актовом зале. Мамашки под наблюдением Подвытько делали наклоны вперед, приседали, подолгу стояли в позе ласточки и особенно долго — в положении «упор сидя», потому что это по утверждению, по утверждению Кабзона, «гарно для гландов».

Я ушел из «Катюши», когда мы разучивали песню про Щорса. На словах «мы сыны батрацкие, мы за новый мир» у меня стал ломаться голос.

Я начал посещать секцию бадминтона. Все шло неплохо. Но однажды к нам на тренировку зашла завуч школы Фаина Феликсовна Королёк, маленькая щуплая женщина с пышной фиолетовой шевелюрой, напоминающей одновременно тиару и осиное гнездо и с характером злой волшебницы Бастинды.

— Тренируйтесь, тренируйтесь! — сказала Фаина Феликсовна. — Я к Артему Михайловичу…

Это был наш физкультурник Артем Михайлович Сидоров, по совместительству географ, тощий и тотально волосатый, по кличке Опёсок. Очень добрый и мирный человек. У него абсолютно всегда был такой вид, словно он только секунду назад проснулся и еще не вник в реальность. Говорил он, соответственно, почти всегда не в тему. И с распадежовкой. С падежами у Сидорова не получалось. Спросишь у него:

— Артем Михалыч, а можно мячик волейбольный взять?

Сидоров секунд пять смотрит на тебя тугим склерозным взором, потом, сглотнув от напряжения:

— Какого этот?

— Что — «какого»? Волейбольный мяч. Поиграть с ребятами. Можно?

Еще пять секунд Сидоров смотрит глазами, полными мутного, как плексиглаз, подсознания:

— С кому это их всём?

— Что «с кому»? Нам… Петрову, Харченко, Бубыкину и мне. Волейбольный мячик. Поиграть. Мы только полчасика… Можно?

Опёсок долго с какой-то застарелой скорбью глядит в окно спортзала, затем недоуменно пожимает плечами и говорит:

— Надо же, как их вам! — и уходит с свою учительскую каморку в углу спортзала. А мы берем мяч и играем в волейбол. Как он вел у нас географию, я даже не берусь рассказывать.

Так вот, Бастинда сказала:

— Я к Артему Михайловичу, — и, пригнувшись, быстро стала проходить под сеткой. В этот момент я, желая показать свою удаль, сделал мощный гас, и мой волан, издав сначала вкрадчивый позывной свист, а затем — звук вылетевшей электропробки, влепился в лоб Фаины Феликосвны. Бастинда пронзительно взвыла и схватилась за лоб. Я в ужасе, крича совершенно непотребный текст: «Извините меня, пожалуйста, Бастинда Фаиновна, я не в лоб вам попасть хотел, я хотел в другое место!..» — побежал на помощь к Фаине Феликсовне. Но, поскользнувшись, боднул ее головой в живот. Королек села на попу, а моя ракетка, вылетевшая из руки и описавшая в воздухе замысловатую виньетку, воткнулась Фаине сверху прямо в ее фиолетовый кокошник.

Бастинда залаяла от горя, хватаясь за голову. Я, лежа на Корольке, попытался встать. Встав и желая убежать от этого позора, я не заметил сетку, спружинил об нее лицом и еще раз упал на Королька. На этот раз вопль Бастинды был хрипл и предсмертен. Я обезумел и уже вообще не понимал, что происходит. Лежа на завуче, я зачем-то стал вынимать ракетку, запутавшуюся в ее фиолетовой прическе. Ракетка не вынималась. Я стал дергать ракетку вместе с головой завуча, которая уже не выла, а конвульсивно хрюкала. Ракетка не вынималась. Тогда я, энергично махнув рукой, сказал: «Ничего, пусть остается. Новую купим!» — встал и очень быстро побежал домой. Я бежал до дома не останавливаясь. Дома никого не было. Я заперся, взял учебник по русскому языку и три часа просидел, глядя в правило обособления причастного оборота. Я перечитал это правило несколько тысяч раз, как мантру, и очень-очень хорошо его запомнил. И помню до сих пор.