– По собственному усмотрению! – повторил несколько раз горбун. – Хотя господин регент известен трудно предсказуемыми капризами, он – человек чести и слово свое держит. «По собственному усмотрению». С таким пропуском перед Лагардером открыты все дороги. Уж мы как подобает, обеспечим его въезд, и да вразумит его Бог действовать наилучшим образом!
Он взглянул на часы и поднялся. Из индейской палатки было два выхода. В нескольких шагах от второго, начиналась тропинка, которая, прорезая кустарники и огибая клумбы, вела деревянному домику мэтра Лё Бреана, дворцового консьержа и садовника. В праздничную ночь домик, как и все, что находилось в саду, был превращен в декорацию спектакля на открытом воздухе. На его разукрашенном во все цвета радуги фасаде переливались лучи фонарей, подвешенных в кроне огромной липы. Старое дерево и раскрашенная сторожка находились у самых пределов территории Пале-Рояля. Здесь было весьма безлюдно, – публика, как правило, сюда не забредала; впрочем, караульные французской гвардии за этим местом наблюдали ничуть не меньше, чем за всеми остальными.
Выйдя из шатра, горбун обнаружил на поляне перед кустами всю компанию приспешников Гонзаго. Покинув палатку, они собрались здесь, чтобы наметить план дальнейших увеселений. В эту минуту они как раз обменивались впечатлениями о горбуне. Ориоль, Таранн, Носе, Навай и другие хохотали до икоты. Лишь Шаверни был задумчив. Горбуна, видно, поджимало время, и потому он направился по тропинке, ведущей прямиком к компании весельчаков. Как и час назад, он взирал налево и направо через лорнет, то и дело бормоча:
– Только его королевскому высочеству под силу организовать такое великолепие! Прелестно! Прелестно! Просто чудо!
Молодые люди расступились, давая ему проход. На лице горбуна появилось выражение, будто он, нежданно увидел старых знакомых:
– А-а-а! Так вот вы где! Наслаждаетесь свежим воздухом? Правильно делаете. Сиятельные старики тоже покинули палатку. Так то, господа. Пальцем! Пальцем! Ха-ха-ха! Изволите видеть, сегодня бал маскарад. Каждому разрешено веселиться и валять дурака на свой лад. Ваш покорный слуга, милостивые господа. Ваш покорный слуга! Хи-хи-хи!
Компания расступилась, только Шаверни остался на дорожке. Горбун в приветственном поклоне снял перед ним шляпу и хотел пройти дальше, но Шаверни его остановил, от чего роковая гвардия Гонзаго опять разразилась смехом.
– Шаверни соскучился по приключениям! – пояснил Ориоль.
– Он вошел себе нового наставника, – присовокупил Навай.
– Еще пущего болтуна и острослова, нежели он сам! – уточнил Носе.
– Два слова, мсьё, с вашего позволения! – обратился Шаверни к человечку в черном.
– Да хоть две сотни слов, если вам угодно, маркиз.
– Недавно в вигваме вы сказали: «если бы его высочество регент был лучше осведомлен о том, что кругом происходит, то он покраснел бы от стыда». Ответьте, ваши слова имеет отношение лично ко мне?
– Безусловно, маркиз, лично к вам.
– Потрудитесь объяснить.
– Как-нибудь в другой раз, – сейчас я тороплюсь.
– А если я вас заставлю?
Горбун удивленно расширил глаза. В них по-прежнему лучилось озорство.
– Вот уж, не советую! Представляете, что будет, если всем станет известно, как мсьё маркиз де Шаверни в драке порешил какого-то бедолагу горбуна Эзопа II, сиречь Иону, обитателя собачьей конуры? Такая новость поставит крест на вашей репутации!
Шаверни, однако, упорно стоял на своем и, не желая давать горбуну дорогу, даже протянул руку.
Тот с неожиданной силой ее стиснул, посмотрел юноше в глаза и, понизив голос, очень серьезно произнес:
– Маркиз, вы, ведь, лучше, чем порой хотите казаться. Позвольте в качестве притчи привести один небольшой эпизод. Однажды, во время путешествия по Испании, (вам, ведь, тоже приходилось бывать в этой дивной стране, не так ли?), я увидел на ярмарке в Овьедо, где жиды перекупщики торгуют животными, среди обыкновенных рабочих мулов молодого коня, прекрасного баскского скакуна. Помню, тогда, я даже немного позавидовал ловким торгашам, где-то раздобывшими такой отменный товар. Вот уж, думал, неплохо погреют руки! Каково же было мое удивление, когда две недели спустя опять оказавшись на этом рынке, я вновь увидел в том же стойле того же коня. Но, Боже правый, во что он превратился: ребра торчат, глаза покраснели и слезятся, хвост и грива спутаны. Если бы не белое пятно ромбиком на лбу, я ни за что не поверил бы, что передо мной тот самый жеребец баскской породы. Его не купили! Покупатели крестьяне интересовались выносливой рабочей скотиной, а не красавцами скакунами с безупречной родословной. Увы, конь не пришелся ко двору. Я это к тому, что вы, маркиз, тоже находитесь не на своем месте. Скорее всего, вы не дотянете до почетных лет, ибо, чтобы выжить в той среде, где вы обитаете, нужно непременно быть прохиндеем. А совесть вам этого не позволяет.
Еще раз поклонившись, горбун наконец направился дальше и через мгновение скрылся за кустами. Ошеломленный Шаверни стоял неподвижно, потупив взор.
– Наконец-то его унесло, – с облегчением вздохнул Ориоль.
– Это не человек, а сущий демон, – прибавил Навай.
– Вы только посмотрите в какое уныние он поверг нашего бедного Шаверни!
– Что за игру, однако, ведет этот растреклятый горбунок?
– Шаверни, что он тебе тут наплел!
– Ну, ну, расскажи, не таись от друзей!
Его обступили.
Шаверни обведя взглядом компанию, растерянно произнес:
– Он сказал, что жиды перекупщики в Овьедо не смогли продать баскского скакуна, а еще… сказал, что я, скорее всего, не дотяну до почетных лет.
Оркестр замолчал. В главной зале дворца наступила пауза между двумя менуэтами. В саду же публики все прибывало. Здесь и там назревали и завязывались всевозможные интриги.
Мсьё де Гонзаго прискучило дожидаться приема в комнате секретаря перед кабинетом регента, и он вернулся в большую гостиную залу, где находилось много нарядных красавиц. Его благородные манеры, чарующий певучий баритон снискал ему безграничную благосклонность и симпатии среди прекрасного пола. Милые дамы были убеждены, что даже, будь Филипп де Гонзаго не столь богат и благороден, он все равно представлял бы собой блистательного, во всех отношениях завидного кавалера. Разумеется, титул принца, истинность которого порой робко ставилась под сомнение лишь немногими непопулярными в свете оригиналами, а также его миллионы, – факт, не вызывавший сомнения ни в ком, – вовсе делу не вредили. Не смотря на то, что он входил в круг лиц, тесно приближенных к регенту, в большинстве отличавшихся бесцеремонной развязностью и нахальством, – качествами, увы, сделавшимися в последнее время в высшем обществе весьма модным, – Гонзаго всегда говорил вежливо, в общении был предупредителен и бесстрастен, и это еще ярче, нежели неприкрытое зазнайство иных вельмож подчеркивало его значимость.