Читать интересную книгу Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

На другой день после работы я зашел в магазин, взял бутылку водки и пошел к чете алкоголиков. Дверь хаты была закрыта. Я постучал. Дверь открыла женщина с опухшей мордой. Обдав меня волной застарелого водочного перегара, она спросила:

— Тебе чаво нада?

— Вам телеграмма от гиппопотама, — попытался я пошутить, но, испугавшись зловещего оскала вместо улыбки на лице женщины, поспешил добавить: — Я к вам пришел поговорить насчет кой-каких вещей, чтобы купить. — И вытащил из-за пазухи бутылку водки.

Увидев у меня в руках бутылку, женщина оживилась, сказала:

— Ну, заходи.

Я зашел в хату и первое, на что обратил внимание, был маленький телевизор на столике, «Весна», но показывал хорошо. Я сел на табуретку.

— Прежде чем говорить, давайте познакомимся, выпьем за знакомство, — предложил я. — А может, закуска у вас какая найдется?

Женщина полезла в стол, достала кусок желтого застарелого сала, порезала луковицу, хлеб. Крикнула во вторую комнату:

— Ты, чмо, вставай! К нам человек пришел, поговорить хочет.

Чмо оттуда не крикнул, а простонал:

— Надя, голову не могу поднять.

— Подыми! Он принес поправиться.

Этот Надин аргумент подействовал. Паша поднялся, выполз из комнаты, держась за косяк двери, и не сел, а упал за стол.

— Ой, браток, не могу, — промычал он. — Надька пустила меня в распутную жизнь. Уже пятый день не могу очухаться. Вместе с ней как ушли в запой, так не можем остановиться.

Я налил в стограммовые стопки, представился, они тоже. После принятия «бальзама» Паша и Надя немного повеселели, Надя смотрела на меня уже другими, более ласковыми, глазами, а я сказал короткую речь:

— Пришел к вам купить телевизор. Даю за него сто сорок рублей. Ваше слово. Пойдет, значит, пойдет, а нет, так я пошел, — и, увидев их немного растерянные морды, добавил: — Вы допивайте, я больше не буду, у меня дела еще есть.

После второй стопки они, как сговорившись, сказали дуэтом:

— Пойдет, пойдет.

А Паша покатил в торгах еще дальше:

— Мы и стол тебе продадим. А что, хороший стол, а, Надька?

— Ну, за стол я отстегну вам полтинник, итого сто девяносто рублей, — подвел я окончательный баланс нашим торгам.

Супруги уже закосели и смотрели на меня по-собачьи преданными глазами. Пашу потянуло на разговор.

— А что, Надька, у нас может никто не взять. Чем искать кого, а тут вот человек хороший.

Я вытащил деньги, начал считать, а посчитав, подвинул их по столу в сторону хозяев. Две грабки моментально устремились к деньгам. Но Надя первой успела сгрести бабки в «клешню», а Пашину отшвырнула в сторону со словами:

— Че хватаешь? Вон человеку лучше помоги.

Паша резво вскочил из-за стола, отключил телевизор от сети и сказал:

— Ты, Демьян, телевизор неси, а мы с Надькой стол потащим.

Я взял телевизор вместе с комнатной антенной и пошел, Паша с Надей понесли столик. Дома у себя я поставил столик, на него телевизор, антенну, включил в сеть. Испытание прошло успешно. Я угостил Пашу и Надю яблоками, дал еще с собой в пакете, и они свалили. А я развалился на кровати, зырил телевизор и думал: «Ну, теперь вообще класс. Теперь я буду в курсе всех политических событий. Эх, еще бы телефон мне поставить. А что? В коровник когда позвонить, в контору — насчет бабок узнать, когда давать будут. Да что там в коровник, в Кремль в Москву позвонить можно будет, узнать, как там у них дела. Когда амнистию кентам моим в зоне делать будут? Как там американцы и империалисты поживают? Не хипишуют?»

Жизнь у меня пошла самым лучшим образом. Дружба моя с дядей Демой с бойни, моим главным снабженцем по мясу, еще больше окрепла. Я стал помогать ему. Он заколет кабана прямо в свинарнике, затащим его на лист железа, я зацеплю лист трактором и притащу на бойню. Помогу дяде Деме затащить кабана внутрь, а сам уезжаю. А к вечеру заскочу, он «отпаханает» (отрежет) мне мяса и сала, на тракторе я быстро отволоку домой, и все ништяк. Холодильника у меня не было, зато подоконники в моих хоромах были завалены мясом и салом, которое я немного присаливал. А в воскресенье на полдня я становился шеф-поваром своего личного «кишкодрома» (столовой). Резал мясо, сало, накладывал полный ведерный чугунок и жарил в собственном соку. Мяса почти на неделю хватало. Приеду на обед, кину мяса на сковородку и с картошечкой, луком поджарю. Потом все наверну, чайку попью, яблок покушаю и вперед на трактор, к вершине трудового Монблана. Сила у меня стала — мерин позавидует. Бывало, застряну где на тракторе, вылезу из кабины, подыму передок трактора и вытащу вместе с кормораздатчиком.

Одного мне только не хватало — бабы. На отделении или все замужние были, или такое старье и непотребщина, что и мараться не хотелось.

5

В ноябре я поехал в Берислав на отметку в ментовке. Отметился, потом выпил водки и пива в пивной и пришел на автовокзал. Тетка там пирожки горячие продавала. Из газеты я сделал кулек и купил десять пирожков. Отошел в сторону и хотел было приступить к метанию пирожков, но… Увидел девицу лет двадцати пяти. Она поразила меня своей внешностью: большие черные глаза, лицо донской казачки, большие груди, широкий зад, «Вот она, мечта моя! — подумал я. — Такая „коня на скаку остановит, в горящую избу войдет“».

Я еще не знал, сколь велико было мое заблуждение. Она не то что коня, козу не остановит, а в горящую избу ее и под дулом автомата хер загонишь. Но это я потом понял, а пока…

Девица подошла к старику, громко сказала:

— Дай прикурить.

Старик протянул ей свою цигарку, она прикурила и вышла на тротуар. Будучи в подпитии и хорошем настроении, я подошел к девице и, улыбаясь, сделал закидон:

— Слушай, красавица, мы с тобою не дружили, не встречались по весне, но глаза твои большие не дают покою мне, — сказал я словами из песни, что на днях слышал по телевизору.

Девица молча повернулась, уставилась на меня большими коровьими глазами.

— Пирожков хочешь? — спросил я.

— Да, — ответила «быдла» низким голосом.

— На, жуй, — сказал я и протянул девице кулек с пирожками.

Кобылица взяла пирожок, стала есть, я тоже.

— Меня Демьяном зовут, — представился я. — А тебя?

— Аня.

— Ты здесь живешь?

— Нет. В Каире. Это село за Днепром стоит.

— Так мы, Аня, с тобой соседи. Я на четвертом отделении живу совхоза «Красный маяк» по эту сторону Днепра, а Каир у нас как на ладони. Там мост еще есть, где Днепр поворачивает.

— Да я знаю. Я была у вас на отделении.

— А дома у тебя кто? — поинтересовался я.

— Мать и Савва — отец неродной. Больше никого, я у матери одна.

— А работаешь где?

— Нигде не работаю. Лето начнется, пойду с бабами работать в совхозе.

Чем больше я всматривался в лицо Ани, тем больше становилась моя уверенность, что она не совсем нормальная, а с прибабахом. Большие ее глаза были подернуты какой-то пеленой, и в них стояли маленькие блестящие росинки. Эти глаза напомнили мне другие, Надины глаза, моей любви по тюремному сумасшедшему дому в Средней Азии, где мы с ней встретились. Но это все пока были мои предположения насчет Ани. Я предложил ей:

— Если хочешь, сейчас водки возьмем, пива и ко мне поедем «погужуем». Захочешь домой, так через мост пройдешь, и ты дома. Жалко, Днепр не замерз, а то бы еще ближе было.

— Поехали, я не против, — ответила Аня.

В магазине я купил две водки, четыре пива, колбасы, сыра, хлеба. Сели в автобус на «Красный маяк», он всегда идет через четвертое отделение, и поехали.

По приезде домой я быстро затопил печку, поставил разогревать мясо. На скорую руку нарезал колбасы, сыра, и мы сели за стол. После первой бутылки водки я подошел к Ане сзади, обнял ее, вытащил из платья ее груди, больше похожие на вымя коровы. Она все воспринимала как должное. Видимо, ей было бы удивительнее, если бы я этого не сделал. Потом помог снять ей платье, трусы, сам разделся, и мы завалились на кровать. От голодухи и азарта как я ее «тележил», одному Богу известно. Что хотел, то и делал. И только когда мои силы иссякли, я поднялся с кобылицы, набрал в тазик воды, подогрел немного на печке, сам помылся и ей сказал:

— Иди помойся.

— А зачем? — был ее странный вопрос. Я даже опешил от него.

— Как зачем? Ты что, в натуре?

С большой неохотой Аня слезла с кровати совершенно голая, раскорячила свои толстые ноги над тазиком и… Мне даже не по себе стало от такой панорамы, я отвернулся и ушел в другую комнату. Потом мы с ней допили водку и легли спать. Больше я ее не трогал, близилось утро, и надо было идти на работу. Поспал я часа два, не больше, встал, оделся и пошел в коровник. Когда уходил, на улице еще темно было, моя Шахерезада спала обнаженная, только ее мощный зад, словно маяк в тумане, пускал блики в тусклом свете заглядывающей в окно луны.