Читать интересную книгу Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Но сцена незаметно изменилась. В миниатюрной спальне, на маленькой постели, лежал прекрасный мальчик, младший из членов этого семейства, исхудалый и больной. Розы увяли на его щеках, и не было больше живительного света в его отуманенных глазках. Первый раз от роду закралось чувство умиления и жалости в сердце закоренелого могильщика, но прежде чем успел он выразить его словами, мальчик умер. Младшие братья и сестры столпились вокруг его маленькой постели и схватили его крошечную руку, холодную и бескровную, но вместо того, чтоб пожать ее, дети отпрянули от постели и начали смотреть с благоговением на младенческое лицо своего братца; он был спокоен и тих, и они увидели, что брат их умер. Теперь стало им известно, что он — ангел небесный, водворившийся в райских селениях, откуда он благословляет своих милых родственников, скитающихся по земле.

Легкое облако снова пробежало через картину, и опять вся сцена изменилась. Мать и отец были теперь беспомощными стариками, и число детей их уменьшилось больше чем наполовину; но довольство и спокойствие отражалось на каждом лице и сияло в глазах каждого, когда все семейство сгруппировывалось около камина и рассказывало стародавние истории из прежних счастливых дней. В мире и тишине отец сошел в могилу, и скоро последовала за ним верная его спутница, разделявшая с ним труды, огорчения и заботы земной жизни. Оставшиеся члены семейства пали на колени перед могилой своих родителей, и зеленый дерн омочился их горькими слезами; но не было заметно ни тревожных жалоб, ни отчаяния на их грустных лицах, так как они знали, что рано или поздно наступит для них общее свидание по ту сторону гроба. Они встали, пошли домой, отерли свои слезы, и скоро житейские дела восстановили опять спокойствие их духа. Густое облако заслонило всю картину, и могильщик не видел больше ничего.

— Ну, что ты об этом думаешь? — сказал дух, устремив свои широко раскрытые глаза на Габриэля Грубба.

— Ничего, сэр, картина, на мой взгляд, очень хороша, — пробормотал могильщик, — покорно вас благодарю.

— А! Так тебе нравится эта картина, негодный нелюдим? — завопил Веельзевул тоном величайшего презрения. — Нравится?

Он хотел еще что-то прибавить, но негодование совсем задушило его голос, и прежде чем могильщик успел извиниться, Веельзевул протянул свою длинную ногу и дал ему пинка в самую маковку его головы. Вслед за тем мириады чертенят обступили могильщика, и каждый принялся колотить его без всякого милосердия и пощады. Избитый и усталый, он повалился навзничь и скоро лишился чувств.

Поутру на другой день, неизвестно какими судьбами, Габриэль Грубб очутился опять на своем кладбище, где лежал во всю длину на одном из могильных памятников. Открыв глаза, он увидел подле себя опорожненную бутылку, заступ, фонарь и балахон — все это покрылось инеем и лежало в беспорядке поодаль от него. Камень, где сидел Веельзевул, лежал на своем обычном месте, и не было на нем никаких следов присутствия сатанинской силы. Работа над могилой почти нисколько не подвинулась вперед.

Сначала Габриэль Грубб усомнился в действительности своих ночных приключений; но жестокая боль в плечах и боку убедила его неоспоримым образом, что побои чертенят отнюдь не могли быть выдуманы его расстроенным мозгом. Еще раз сомнение возникло в его душе, когда он не увидел никаких следов на снегу, где чертенята играли в чехарду; но это обстоятельство само собою объяснилось тем, что чертенята, как существа невидимые, могут и не оставить после себя вещественных знаков. На этом основании Габриэль Грубб поднялся кое-как на ноги, вычистил свой балахон, надел шляпу и медленно потащился в город.

Но теперь он уже был совсем другой человек; радикальная перемена быстро совершилась в его сердце. Он не хотел возвращаться к своему прежнему месту, где, вероятно, всякий стал бы издеваться над ним. Подумав несколько минут, он пошел, куда глаза глядят, твердо решившись добывать свой хлеб каким-нибудь другим честным трудом.

Фонарь, заступ и плетеная бутылка остались на кладбище, где нашли их в тот же самый день; но куда девался могильщик, никто не мог знать. Скоро пронеслась молва, что Габриэля занесли чертенята на тот свет, и все этому верили, от первой старухи до последнего ребенка.

Но молва приняла совсем другой оборот, когда Габриэль Грубб, лет через десять после этого события, воротился опять на свою родину оборванным и больным стариком. Повесть о своих похождениях он рассказал прежде всего городскому мэру, и от него уже весь свет узнал, как могильщик пировал у Веельзевула в его подземной пещере.

Глава XXX. О том, как Пикквикисты познакомились и подружились с двумя юношами ученых профессий, как они увеселялись вместе с ними на коньках, и о том, как, наконец, расстались они со своими гостеприимными друзьями

— Ну, Самуэль, — сказал мистер Пикквик, когда поутру на другой день после описанных нами событий в спальню его вошел мистер Самуэль Уэллер с мыльницей и полотенцем в руках, — какова погодка?

— Морозит, сэр.

— Очень?

— Вода в рукомойнике, с вашего позволения, превратилась в глыбу льда.

— Это нехорошо, Самуэль; погода, выходит, прескверная, — заметил мистер Пикквик.

— Напротив, сэр, это очень хорошо, и погода выходит чудодейственная для всякой твари, у которой есть шерстка на теле, как говорил один белый медведь, собираясь танцевать на льду, — возразил мистер Уэллер.

— Я приду через четверть часа, — сказал мистер Пикквик, развязывая шнурки своей ермолки с кисточками.

— Очень хорошо, сэр, сюда приехали сегодня два костореза.

— Два — чего? — воскликнул мистер Пикквик, усаживаясь на своей постели.

— Два костореза, сэр.

— Что это за косторезы? — спросил мистер Пикквик, не понимая, о каких предметах — одушевленных или неодушевленных, — говорит его слуга.

— Как? Неужели, сэр, вы не знаете, что такое косторезы? — воскликнул мистер Уэллер. — Всему свету известно, что косторезами называют лекарей, которых ремесло в том состоит, чтобы резать кости разумных животных. Есть дураки, которые называют их костоломами; но это не совсем хорошо.

— A! Так это хирурги? — сказал мистер Пикквик, улыбаясь.

— Не совсем так, эти, что внизу, еще не вполне хирурги: они покамест еще куроцапы.

— Это что еще?

— Как? Вы и этого не смыслите? Куроцапами, сэр, называются молодые хирурги, которые еще не навострились резать разумные кости.

— А, они студенты хирургии, так, что ли? — сказал мистер Пикквик.

— Так, вы не ошиблись: сюда действительно приехали сегодня два молодых студента медицины, — подтвердил мистер Уэллер.

— Приятная новость, очень приятная, — сказал мистер Пикквик, энергично бросив ермолку на одеяло. — Это, без сомнения, прекрасные молодые люди с умом, изощренным наблюдениями, и эстетическим вкусом, усовершенствованным науками. Я рад, Самуэль, очень рад.

— Они курят сигару у кухонного очага, — сказал Самуэль.

— А! — заметил мистер Пикквик, потирая руками. — Молодые люди с живыми чувствами, народ разбитной, на все руки. Вот это я люблю.

— Один из них положил свои ноги на стол и потягивает бренди из огромного стакана, а другой — у него, сэр, очки на носу — держит между своими коленями бочонок с устрицами и пожирает их, как голодный волк, бросая раковины в жирного парня, который между тем спит себе спокойно в темном углу за печкой. Забулдыги, сэр.

— У гениальных людей бывают свои странности, Самуэль! — сказал мистер Пикквик строгим тоном. — Можете удалиться.

Самуэль махнул рукой, поклонился и ушел. Через пятнадцать минут мистер Пикквик явился в столовую к завтраку.

— Вот он, наконец! — воскликнул старик Уардль при виде ученого мужа, — Пикквик, рекомендую тебе братца мисс Арабеллы Аллен, мистера Бенджамена Аллена. Мы зовем его попросту — Бен, и ты сам, если хочешь, можешь употреблять эту же кличку. А этот джентльмен, искренний друг его, мистер…

— Мистер Боб Сойер, если позволите, — перебил мистер Бенджамен Аллен.

И, после этой рекомендации, молодые люди захохотали общим хором.

Мистер Пикквик поклонился Бобу Сойеру, и Боб Сойер поклонился мистеру Пикквику. Затем Боб и искренний его друг принялись с пламенным усердием за поданные кушанья, между тем как мистер Пикквик, в свою очередь, принялся наблюдать внимательно обоих молодых людей.

Мистер Бенджамен Аллен был довольно толстый и плотный молодой человек с черными, коротко обстриженными волосами и белым круглым лицом. Нос его был украшен синеватыми очками, а шея — белой косынкой. Из-под его черного, однобортного сюртука, застегнутого на все пуговицы до самого подбородка, выглядывали туго натянутые панталоны серо-пепельного цвета и потом — пара не совсем исправно вычищенных сапогов огромного размера. На краях сюртучных обшлагов, несмотря на чрезмерную их краткость, не было ни малейших следов манжет, и лебединая шея молодого человека не обнаруживала никаких украшений вроде воротничков рубашки. Вообще, наружность мистера Бена казалась несколько истасканной, и от него страшно несло табаком.