Читать интересную книгу Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Первым его делом было снять свой балахон и поставить фонарь на землю. Затем Габриэль Грубб взял свой заступ и с веселым духом принялся копать недоконченную могилу. Земля была мерзлая и жесткая, молодой месяц светил тускло, работа подвигалась медленно. При других обстоятельствах и в другое время все это, вероятно, могло бы в могильщике расстроить душевное спокойствие; но теперь он был совершенно счастлив и доволен собой. Проработав около часа, Габриэль Грубб сел на один из могильных камней и втянул в себя несколько глотков живительной влаги. Это развеселило его до такой степени, что он громким голосом пропел могильную песню и потом еще громче захохотал.

— Ха, ха, ха!

— Ха, ха, ха! — повторил голос, раздавшийся за спиной Габриэля Грубба.

Могильщик насторожил уши и приостановился в то самое мгновение, как плетеная бутылка снова готова была прикоснуться к его устам. Ближайшая могила, где сидел он, была так же спокойна и безмолвна, как все кладбище в эту бледно-лунную ночь. Седой иней алмазами блестел и сверкал на могильных камнях. Снег белым саваном расстилался по всему пространству. Ни малейший шорох не нарушал глубокого спокойствия торжественной сцены.

— Нечего тут трусить, — проговорил Габриэль, приставляя опять бутылку к своим губам, — это было эхо.

— Нет, не эхо, — сказал басистый голос.

Габриэль вскочил и как вкопанный остановился от изумления и страха: глаза его устремились на фигуру, от вида которой мгновенно похолодела его кровь. С первого взгляда могильщик догадался и понял, что фигура, сидевшая в перпендикулярной позе на могильном камне, не могла принадлежать к живым существам этого мира. Ее длинные, фантастические ноги были закинуты одна на другую, и голые фантастические руки опирались на ее колени. На тощем ее теле, спереди, была белая, как снег, простыня, украшенная небольшими прорезами, а сзади — коротенький плащ покрывал ее спину. Кружевные манжеты, вместо галстука, украшали ее шею, и длинные башмаки с заостренными концами были на ее ногах. На голове ее торчала шляпа с широкими полями, украшенная единственным пером. Шляпа подернута была седым инеем, и фигура имела такой спокойный вид, как будто могильный камень был ее обыкновенной резиденцией двести или триста лет подряд. Она сидела с большим комфортом, высунув язык и делая преуморительные гримасы, какие только могут быть приличны выходцам с того света. Могильщик понял, что ему приходится иметь дело с нечистым духом.

— Это было не эхо! — сказал нечистый дух.

Габриэль Грубб остолбенел, и язык его не поворотился для ответа.

— Что ты делаешь здесь накануне Рождества? — спросил дух суровым тоном.

— Копаю могилу, сэр, — пролепетал Габриэль Грубб.

— Кто ж в такую ночь бродит здесь по кладбищу, нарушая могильный сон мертвецов? — спросил дух страшно-торжественным тоном.

— Габриэль Грубб! Габриэль Грубб! — завизжал дикий хор нестройных голосов, которые, казалось, наполняли все кладбище.

Могильщик оглянулся во все стороны, но не увидел ничего.

— Что у тебя в этой бутылке? — спросил нечистый.

— Желудочная настойка, сэр.

— Кто ж пьет на кладбище желудочную настойку в такую торжественную ночь.

— Габриэль Грубб! Габриэль Грубб! — подхватили невидимые голоса.

Нечистый дух бросил злобный взгляд на испуганного могильщика и, возвысив свой голос, закричал:

— A кто будет нашей законной добычей в эту полночь?

— Габриэль Грубб! Габриэль Грубб! — завизжали бесчисленные голоса.

— Ну, Габриэль, что ты на это скажешь? — спросил дух, бросая на собеседника сатанинский взор.

Могильщик не смел пошевельнуться, и дыхание сперлось в его груди.

— Что ж ты об этом думаешь, Габриэль? — повторил дух.

— Это… это… сэр, очень любопытно, — проговорил могильщик, полумертвый от страха, — любопытно и очень мило; но вы уж позвольте мне докончить работу.

— Работу! — воскликнул дух. — Какую, Габриэль?

— Я должен до рассвета вырыть могилу, — пролепетал могильщик.

— Так, так, — сказал дух, — кто же роет могилы, когда веселится весь человеческий род?

И опять таинственные голоса провопили:

— Габриэль Грубб! Габриэль Грубб!

— Приятели мои, кажется, нуждаются в тебе, любезный Габриэль, — сказал дух, высунув язык во всю длину.

— Как же это, сэр! — возразил трепещущий могильщик. — Я не имею чести знать ваших друзей, и они меня ни разу не видали. Мы незнакомы, сэр.

— Нет, сударь мой, они отлично тебя знают! — отвечал дух суровым тоном. — Знаем мы человека, который в эту самую ночь, при выходе из своей хижины, бросал злобные взгляды на невинных детей, выбегавших за ворота родительских домов! Мы знаем человека, который, в неистовой зависти и злобе на чужую радость, поразил веселого мальчика без малейшей вины с его стороны. Знаем мы его, знаем!

Здесь нечистый дух закатился самым отчаянным смехом и вдруг, перекувырнувшись, стал на своей голове, вверх ногами; но через минуту, сделав ловкий прыжок, он опять очутился на могильном камне и поджал под себя ноги, как портной на своем прилавке.

— Вы уж позвольте мне вас оставить, сэр, — пролепетал могильщик, употребляя отчаянные усилия сдвинуться с места.

— Нас оставить! — завопил дух. — Габриэль Грубб хочет нас оставить! Ха, ха, ха!

И в то время, как он хохотал, кладбище вдруг озарилось ярким светом, заиграла плясовая музыка, и мириады чертенят повыскочили из земли, чтоб играть в чехарду с памятниками на могилах. Игра была шумная и резвая, никто не переводил духа, и каждый старался показать перед другим свою удивительную ловкость. Несмотря на оцепенение чувств, могильщик мог однако же заметить, что первый дух, его недавний собеседник, превзошел всех своим дьявольским искусством. Между тем как приятели его показывали свою удаль над памятниками обыкновенного размера, он, напротив, перепрыгивал через гигантские фамильные своды, не встречая нигде и ни в чем ни малейших препятствий. Мало-помалу чертенята угомонились, музыка смолкла, нечистый дух схватил могильщика за шиворот и провалился с ним сквозь землю.

Отуманенный быстротой движений, Габриэль Грубб долго не мог прийти в себя; но когда наконец луч размышления проскользнул по его разгоряченному мозгу, он увидел себя в огромной пещере, окруженной со всех сторон полчищами чертенят, безобразных, угрюмых и диких. В центре этой комнаты, на возвышении, заседал его кладбищенский приятель, имевший очевидно над всеми бесконтрольную власть. Габриэль Грубб стоял подле него, неподвижный и безмолвный.

— Сегодня очень холодно, — сказал Веельзевул, — потому что так, без сомнения, надлежало называть главного духа, заседавшего на возвышении, — очень холодно, — эй, кто-нибудь, горячительного!

При этой команде полдюжины чертенят исчезли в подземном буфете, и через минуту воротились с кубком огненной влаги, которую немедленно представили Веельзевулу.

— А, это недурно! — сказал Веельзевул, залпом проглотив огненный кубок. — Подать такой же Габриэлю.

Напрасно несчастный могильщик клятвенно уверял, что он не привык согревать себя на ночь горячительными напитками: один чертенок скрутил его руки, другой насильно разжал ему рот, а третий, по данному знаку, затопил его горло огненной влагой, при чем Веельзевул и все чертенята покатились со смеху, между тем как Габриэль задыхался, чихал и плакал.

— Ну, что, хороша? — спросил Веельзевул.

— Хороша, сэр, покорно вас благодарю, — отвечал трепещущий могильщик.

— Не стоит благодарности. Покажите теперь этому несчастному нелюдиму какую-нибудь картину из нашей галереи.

При этих словах густое облако, покрывавшее отдаленный конец пещеры, начало постепенно исчезать, и скоро перед глазами могильщика, на значительном расстоянии от него, открылась небольшая, бедно меблированная комната, где все было чисто и опрятно. Толпа маленьких детей кружилась около камина; они дергали за платье свою мать и копошились вокруг ее стула. Мать временами подымалась со своего места и, подходя к окну, старалась разглядеть вдали какой-то ожидаемый предмет. Вкусный обед уже стоял на столе, покрытом чистой скатертью, и спокойные кресла были поставлены перед экраном камина. Раздался стук в дверь; мать побежала отворять, и дети запрыгали от радости, когда увидели, что отец их вошел. Он был мокр и казался утомленным. Скинув шинель и сюртук, он умылся, надел халат и сел за стол среди малюток, окружавших его по обеим сторонам. Все, казалось, в этой хижине дышало счастьем и спокойствием духа.

Но сцена незаметно изменилась. В миниатюрной спальне, на маленькой постели, лежал прекрасный мальчик, младший из членов этого семейства, исхудалый и больной. Розы увяли на его щеках, и не было больше живительного света в его отуманенных глазках. Первый раз от роду закралось чувство умиления и жалости в сердце закоренелого могильщика, но прежде чем успел он выразить его словами, мальчик умер. Младшие братья и сестры столпились вокруг его маленькой постели и схватили его крошечную руку, холодную и бескровную, но вместо того, чтоб пожать ее, дети отпрянули от постели и начали смотреть с благоговением на младенческое лицо своего братца; он был спокоен и тих, и они увидели, что брат их умер. Теперь стало им известно, что он — ангел небесный, водворившийся в райских селениях, откуда он благословляет своих милых родственников, скитающихся по земле.