Алекс замолчал. Откинувшись в кресле, он собирался с силами, чтобы продолжить.
Ханичайл посмотрела на Оттавию, продолжавшую гладить котенка. Ее лицо было лишено выражения. Ханичайл охватила дрожь; ей не хотелось, чтобы Алекс продолжал, так как она чувствовала, что это будет нечто ужасное.
— Я совершенно забыл о моем отце и его сыне, — сказал Алекс. — Я окончательно выбросил их из головы. Поэтому для меня было полной неожиданностью, когда он вернулся, чтобы отомстить.
Позже я выяснил, что он ездил к бандитам, жившим в отдаленной горной деревушке. Он пригласил их на кофе, напоил и сказал, что оказывает им любезность; он знает богатого судовладельца, у которого есть жена и маленький сын, и что если они похитят жену и сына, судовладелец заплатит за них огромный выкуп. Затем он дал им деньги и вернулся в Рим. Он знал, что ему лишь оставалось ждать.
Моему сыну было только четыре месяца, когда они пришли за ними. Оттавии был двадцать один год. Две недели я ничего о них не слышал. Полиция не могла напасть на их след. Я обезумел от горя, я рвал и метал и поклялся убить любого, кто допустит, чтобы с их голов упал хоть один волосок. Затем бандиты прислали записку с требованием выкупа. Я точно исполнил все, как они сказали, и ничего не сообщил полиции. Я заплатил им огромную сумму, и они вернули мне жену и ребенка.
Они издевались над ней и насиловали, а затем отрезали язык, чтобы она не могла ничего рассказать. Наш сын был мертв. Она все еще прижимала его к себе, когда мы нашли их, точно так же, как сейчас прижимает к себе котенка. И она лишилась рассудка.
Алекс поднялся и встал за спиной жены, положил руки ей на плечи, и она подняла к нему свое прекрасное лицо.
— Люди, которые это сделали, были загнаны в ловушку, как дикие звери, которыми они и были. Позже, когда нашли их тела, обнаружили, что у них у всех отрезаны языки. Никто так и не узнал, кто это сделал. А если и подозревали, то ничего не сказали. Теперь ты понимаешь, почему у нас с тобой нет будущего, — сказал Алекс, глядя в глаза Ханичайл.
Он нежно поцеловал жену в обе щеки и позвал домоправительницу.
— Мы уезжаем, Ассунта, — сказал он, пристально посмотрев на жену, все еще прижимающую к себе котенка. — Присмотри за ней.
— Конечно, синьор. Я всегда буду заботиться о ней.
Алекс и Ханичайл молча сели в «мерседес» и спустились с холма. У подножия Алекс остановил машину, чтобы бросить прощальный взгляд на виллу.
— Я привык это делать каждый раз, когда уезжаю отсюда, — сказал он. — Оттавия обычно стояла на балконе своей комнаты и махала мне рукой. Она говорила, что так я буду лучше ее помнить, пока отсутствую, и что она будет ждать меня здесь.
Я всегда останавливаюсь, надеясь, что каким-то чудом к ней вернется память и она будет стоять на балконе, улыбаться и махать мне рукой. Но конечно, она уже никогда этого не сделает. — Алекс печально вздохнул и поехал дальше.
— Итак, Ханичайл, — сказал он некоторое время спустя, — что ты теперь думаешь о модном, богатом и преуспевающем Алексе Скотте? Сейчас ты знаешь правду: он человек с сердцем, полным тайн и вины, которые никогда не покинут его. Разве он тот человек, каким ты его считала?
— Он гораздо лучше, чем я думала, — тихо ответила Ханичайл. — Он человек чести, человек мужества, который не уклоняется от своей ответственности и не забывает свою любовь. Я бы только хотела… — Ханичайл в нерешительности замолчала.
— Что бы ты хотела? — спросил Алекс, посмотрев на нее.
Ханичайл собиралась сказать, что хотела бы, чтобы он любил ее так же, но не решилась, а просто покачала головой и всю оставшуюся дорогу промолчала.
Вечером «Аталанта» под парусом медленно плыла в сторону Позитано. Прекрасная вилла д'Омбруско и ее печальная обитательница, казалось, принадлежали к совершенно другому миру. Одеваясь к обеду, Ханичайл размышляла, неужели это конец для них обоих. Она знала, что у нее есть два выхода: один — жизнь в тени, в качестве любовницы Алекса Скотта; второй — жизнь богатой молодой вдовы Маунтджой, которая может найти себе хорошего мужа и обрести счастье в детях.
Ханичайл посмотрела на себя в зеркало: она выглядела юной, чуть ли не ребенком, в белом шелковом платье. Но она больше не была наивной девочкой. Она была замужем и овдовела; у нее были свои тайны; она стала предметом сплетен и общественного презрения. Сейчас это была женщина, которой нечего терять.
Она надела белое платье невинности. Материя была мягкой, с вкраплением золотых нитей, и платье облегало ее как вторая кожа. Ханичайл надела золотую цепочку, украшенную бриллиантами, и бриллиантовые серьги; волосы зачесала наверх и скрепила гарденией, затем снова посмотрела на себя в зеркало.
Она знала эту женщину в зеркале. Это была не прежняя женщина, а та, которой она стала.
Духи ей были не нужны: запах гардении окутывал ее приятным ароматом. Не нужны ей были и туфли, и даже сандалии, «которые будут сверкать, когда вы танцуете», вспомнила она рекламу из каталога.
Довольная собой, Ханичайл вышла из каюты и направилась по покрытому голубой дорожкой коридору в салон. Алекс посмотрел на нее долгим взглядом, потом улыбнулся.
— Что случилось с моей девочкой? — спросил он.
— Она повзрослела.
Он подошел к ней и взял за руку.
— Когда я впервые увидел тебя, то подумал, какая ты смешная маленькая простушка. Потом ты поразила меня на балу в Маунтджой-Хаусе. А теперь вы только посмотрите на нее. Настоящая красавица. Ты так многолика, мисс Ханичайл Маунтджой.
— Ты должен знать, — проговорила Ханичайл, — что я хочу быть только одной женщиной. Твоей.
Алекс хотел возразить, но Ханичайл поцелуем закрыла ему рот.
— Меня больше ничего не волнует. Я понимаю, что ты любишь Оттавию, и надеюсь, что будешь любить всегда. Я хочу одного: чтобы ты нашел для меня место в своем сердце, в своей жизни, просто маленький уголочек.
— Подумай еще раз, Ханичайл, — сказал Алекс, разжимая объятия. — Только подумай, что это будет для тебя означать: сплетни, запятнанная репутация и тот факт, что я никогда не смогу жениться на тебе, и никто не поймет, что это вовсе не потому, что я тебя не люблю…
— Это не имеет никакого значения, — ответила Ханичайл. — Главное, чтобы ты любил меня.
— Ты знаешь, что люблю, — сказал Алекс и, обняв ее, стал исступленно целовать. — Если бы ты только знала, как сильно я люблю тебя.
— Покажи мне это, Алекс, — прошептала Ханичайл. И когда он снова поцеловал ее, она знала, что ее будущее скреплено этим поцелуем, как печатью.
Возможно, она никогда не станет женой Алекса Скотта, но она всегда будет женщиной, которую он любит.