его видели, он тоже молод, да удал. Выбери ему дядьку надежного для совета, с верными людьми справится. Да и мы рядом будем.
Улав перестал смеяться и взглянул на него широко раскрытыми глазами:
– Сына… Но ведь он…
Совсем недавно Улав считал сына отроком, слишком юным для подобных дел. Но последние дни показали, что тот хоть и юн, однако смел и разумен. Сыновья конунгов могут возглавлять дружину с двенадцати лет, а у Кожана эта зима – уже пятнадцатая от роду.
– Но ведь он… вы знаете, он сейчас не живет с нами и… я не могу им распоряжаться, пока он не вернется в дом…
– А разве не бывает такого, чтобы отрок раньше времени домой возвращался, коли дома есть в нем нужда? – обратился Свен к Гостимилу.
– Бывает. Если отец умер и некому дома работать, или еще какая беда – возвращаются и раньше. Выкуп заплатите стае, чтобы без обид, и получите своего Кожана.
Все посмотрели на Улава.
– Я должен это обдумать… – он потер подбородок, где седина в бороде придавала основательности его еще довольно молодому лицу.
– Заодно обдумай, что делать с тем хазарским псом, – напомнил Годред. – С Хастеном.
Хастена смоляне везли с собой в обозе – он мог бы пригодиться, если пришлось бы выкупать у хазар их пленников. Все захваченные, как и предрекал Улав, сегодня получили свободу, но это вовсе не означало, что свободу должен получить и Хастен.
– Я вижу по твоему лицу – ты знаешь, что с ним сделать.
– Нам не понадобилась жертва до битвы, Один был к нам милостив и так, но уместно было бы отблагодарить его после битвы, как по-твоему?
– Это не было полным обещанием… – Улав снова потер бороду. – Мы и не подумали бы, если бы старуха не передала, что хазары задумали жертву…
– О́дин знает обо всем, что говорится на земле. Двое их воевод убиты, а мы все живы, если не считать твоей раны, да и от той ты скоро оправишься. За такую милость надо отблагодарить, ты не думаешь?
– Ты рассуждаешь довольно справедливо…
– Чем тебе не нравится эта мысль? – спросил Свенельд, видя, что Улав колеблется. – Или ты думаешь извлечь из этого пленника другую выгоду, раз уж сам дальше воевать не будешь?
– Но если молодой конунг поведет нас в поход, то ему уж пригодится милость Одина, – почтительно заметил Хьёр.
Улав глянул на него: и вид хирдмана, и то, с какой надеждой он произнес «молодой конунг» само говорило о том, что дружине нравится эта мысль.
– Вы хотите продолжать поход? – Улав оглядел своих людей. – С моим сыном? Вы считаете, что он уже достаточно взрослый для этого?
– Молодой конунг хорошо себя показал в том сражении над рекой, – сказал Оддульв, десятский; мысль о продолжении войны, о славе и добыче воодушевляла дружину. – И не так уж он молод. Отец нашей госпожи возглавлял войско в десять лет, а ее сыну уже… э, пятнадцатая зима, да, Хьёр?
– Думаю, госпоже бы это понравилось, – добавил Хьёр. – Она часто говорит, как ей бы хотелось, чтобы ее сын унаследовал отвагу и доблесть ее отца, и она наверняка будет рада, если у Све… у сына будет случай себя проявить.
– Вижу, вы уже все решили! – Улав усмехнулся, но не сказать чтобы он был недоволен. – Хьёр, пошли кого-нибудь к вилькаям, попроси их вожака прийти сюда или назначить встречу там, где мы сможем с ним повидаться. Посмотрим, отпустит ли он к нам… внука Харальда Харфагри. Так вот, насчет другой выгоды, – продолжил Улав, пока Хьёр давал наставления кому-то из отроков. – Я думаю, нам стоит поговорить с этим человеком. Сейчас, когда его друзья-хазары разбиты и едва унесли ноги, может быть, он уже не будет так заносчив. А нам ведь нужно больше знать о тех краях, куда мы собираемся, правда?
О землях на востоке, на реках вятичей под рукой хазар, о людях, что обладают властью в тех краях, Улав не знал почти ничего. Как человек осторожный, он попытался бы разузнать побольше от осведомленного человека, если бы идти туда предстояло ему самому. Но чувствуя, куда катится судьба, ради сына он хотел этого вдвое сильнее, и угадывал, что живым Хастен принесет больше пользы, чем мертвым.
Годо скрестил руки на груди и покачал головой: дескать, не верю, что из этого выйдет толк, но пленник твой.
* * *
Второе предсказание Улава тоже оправдалось: когда Хастена привели, вид у него был уже не такой заносчивый и непримиримый, как раньше. Он вернулся в Ратиславль, но совсем не так, как надеялся; само это возвращение означало, что боги отвернулись от вятичей. От войска, с которым он сюда пришел, остались лишь сотни трупов на снегу – ему пришлось пройти мимо них по пути от обоза, – десятки пленных, которых он видел связанными перед воротами, и следы поспешного бегства в самом городе. Ратиславль, где стояли тархановская и кудоярская дружины и хазарская конница, был занят смолянами, и воевода Улав сидел в той самой избе, где сам Хастен ночевал вместе с Ярдаром перед той неудачной битвой в лощине.
Весьма неприятная встреча ждала его перед избой. На снегу лежали два трупа, один – лицом вниз, но по положению головы Хастен понял, что лица там и нет, оно снесено каким-то страшным ударом. Хазарские расшитые сапоги с загнутыми носами уже кто-то стянул с ног мертвеца, дорогие перстни с самоцветными камнями, разумеется, тоже исчезли, но остатки одежды навели на мысль, что это – Азар-тархан. Хастен в прежние годы знал его достаточно хорошо, чтобы узнать даже со спины. Вторым был труп Заволода. С него тоже был снят доспех и шлем, виделась кровавая рана на горле, куда вонзилась стрела. Умер он красиво, но любоваться оказалось некому, кроме того смолянского ратника, что выпустил стрелу и теперь на стоимость воеводского доспеха и оружия собирался купить целое стало разного скота.
Никто еще не сказал Хастену ни слова о той участи, которая может его ожидать, но, когда бережатые провели его мимо двух трупов возле крыльца, возникло чувство, что ему суждено стать с ними третьим. И наверное, очень скоро. Хазарское и кудоярское войско обезглавлены. Он, Хастен, считал себя головой тархановского войска и понимал, что придется разделить участь бывших соратников.
Когда Хастена ввели в избу, он не сразу решился поднять глаза. Его гордость и привычка главенствовать, которой всю прежнюю его жизнь мешал лишь немного Ярдар, и раз в год – приезжий тархан, теперь были придавлены положением пленника