На лице Диего возникло плаксивое выражение ребенка, у которого отняли любимую игрушку. Отняли большие взрослые дяди и вульгарно накрашенными тети с визгливыми голосами навроде тех, что приводил отец со Столичного проспекта. Забыв об автомате в руке и о самой возможности сопротивления как о чем-то нереальном навроде полета на Марс и присвоения звания героя России, он молча глотал слезы и рефлекторно считал спускающихся к нему бандитов. Кроме четверых испанцев было еще четырнадцать человек, судя по тому, как они, не скрывая намерений, плотоядно облизывались на Томку, отъявленных мерзавцев.
Диего заголосил, уже не сдерживаясь. Мало того, что у него отняли мечту. Так опять приходилось испытать подзабытые уже вроде чувства, и во всей отвратительной яви представало самое страшное воспоминание исковерканного детства. Кровь, насилие над женщиной-вещи и так жуткие, в его сознании оказались связанны с настолько глубокой личной драмой, что доставляли почти физическую боль.
Мигель подошел к воющему Диего и забрал автомат, который тот отдал без видимого сопротивления. Потом ему понравился эсесовский крой, и он снял с него и китель. Если б он захотел его штаны, то Диего отдал бы и их, оставшись с голой задницей. Страх парализовал его. Больную сторону лица стянуло словно проволокой. Счастье стать таким же, как все, лучше всех, было так близко. И все пропало в одночасье.
Бандиты подошли к камесидалу и стали рыться в сундуках. Со словами "Что это за дрянь" Глюк взял из рук Диего череп и бросил его на пол. Тот подпрыгнул несколько раз, и лишь густая рыжая грива не дала ему расколоться. Артур в страхе прижался к Томе, но Мигель отшвырнул его и спросил у женщины:
— Ты знаешь, что кроме скотской русской любви есть высшее чувство под названием испанская любовь? Мы сейчас уединимся, и я тебе расскажу о прекрасном. О Севилье, о басках, о терпком испанском вине, — говоря подобным образом, он торопливо ощупывал женщину, покрывшись испариной и громко глотая набежавшую слюну.
Подошедший Глюк грубо отпихнул земляка:
— Что ты можешь знать об испанской любви? Ты, жалкий дуэрский рыбак, пропахший тухлой рыбой. Я коренной барселонец, я в "Барсе" играл и только за одну игру получал столько песо, сколько ты за всю свою жизнь. Иди ко мне, моя красавица! — он жадно потянул Тамару за руку. — У меня три года не было женщины. Иди же скорее.
В этот момент на него легло перекрестие прицела. Мошонкин, скрипя зубами и матерясь, выцеливал Глюка с вершины лестницы. Картазаев остановил его. У бандитов автоматы и пулеметы. После начала перестрелки их бы изрешетили в первые же секунды.
Картазаев изложил свой план, согласно которого он должен спуститься на улицу и войти в зал в окно на первом этаже.
— Ты сегодня неоднократно ослушался моего приказа, — обратился к Мошонкину Картазаев. — Но сейчас я тебя серьезно предупреждаю: ты откроешь огонь только после моего выстрела. Запомни, стреляешь только после меня. Если ты ошибешься, или поступишь мне назло, не важно, мы оба покойники. Так и знай. И еще, самое важное, — Картазаев сделал паузу. — Если я тебе прикажу уходить, уходи. Совсем уходи. Заберешь профессора с Диной. Заведешь легковушку с помощью пресервов. Не забудь вывести из строя две оставшиеся машины. Ни в коем случае не оставляй их для погони.
— А как же вы вы?
— За меня пусть генерал беспокоится. Выберусь как-нибудь.
— Где мы встретимся?
Что за ребенок, подумал Картазаев. Восемнадцать человек, вооруженных до зубов. Разве он похож на высушенного Геракла, чтобы справится со всеми сразу? Похоже, его героический путь тут и закончится.
— Встретимся у ледника, — легкомысленно пообещал он. — Ждите один день, потом уходите. Я тебя в Москве сам найду.
Когда Картазаев выбрался на улицу, то обнаружил на земле свежие борозды, заполненные зеленой слизью. Словно кого волоком протащили. Перед корпусом он насчитал восемь глубоких борозд, задний двор был буквально изрыт. Странные следы огибали корпус с двух сторон и исчезали в направлении главного корпуса и бассейна.
Картазаеву некогда было разбираться. Пригибаясь, чтобы его не было видно из окна, он двигался вдоль стены, стараясь пробраться как можно ближе к источнику луча. Основная группа бандитов располагалась там, и по его плану полковник должен быть сразу оказаться в гуще боевиков и поубивать их как можно больше.
Картазаев молил бога, чтобы Мошонкин хоть раз в жизни выполнил то, о чем он его попросил. План и так с большой натяжкой мог считаться таковым, но если еще и он сорвется, тогда самое время петь погребальные песни.
Похоже, что присутствие синтезированного бога экранировало его молитвы, потому что все пошло наперекосяк, не успев даже начаться, и чаяния и надежды полковника растворились без следа в хлещущем из здания синем луче. Находясь на улице, он пропустил самое главное: процесс активизации Кукулькана.
Еще находясь на лестнице, Картазаев все недоумевал, почему Кукулькан ведет себя так пассивно. Торс апатично восседает на троне, в то время как какой-то немытый испанец вертит в руках его голову. В представлении полковника Кукулькан выглядел как-то иначе, во всяком случае, таким терпеливым он быть никак не мог. Скорее всего, речь шла о взятой зловещим артистом паузе.
Скелет Кукулькана продолжал торчать истуканом на камесидале, и это продолжалось до тех пор, пока Глюку не вздумалось сыграть с лежащим под ногами черепом в футбол. Сексуальная энергия распирала его. Два равносильных желания боролись в нем: желание немедленного обладания женщиной и одновременно желание, как можно дальше оттянуть его исполнения, чтобы растянуть удовольствие. Он и так ждал три года, и последние минуты его воздержания были наполнены настоящим ароматом грядущего наслаждения.
Глюк пританцовывал на месте словно конь, потом взялся водить череп, показывая, как он якобы играл за "Барсу", и этого Кукулькан уже не вынес. Скелет дернулся в кресле, засучил костяными ступнями об пол, забил костяшками кистей о подлокотник кресла. Бандиты шарахнулись от камесидала кто куда, а Глюк, которого затопила злоба оттого, что груда костей портит ему кайф, взял и выстрелил в Кукулькана. Тогда то все и началось.
Глава 11
Мошонкин совершил ошибку, имевшую самые далеко идущие последствия. Возможно весь тот кошмарный сонм событий, хотя куда уж кошмарнее, и не произошел бы, и удалось бы обойтись малой кровью, и авантюрный, но все-таки какой никакой план Картазаев удалось бы воплотить в жизнь. Но история не знает сослагательного наклонения и вообще вещь безжалостная, словно скальпель хирурга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});