2870 год от В.И.
11-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Их заперли отдельно от других. Наверное, потому, что они были самой ценной добычей. Эдмон граф Рунский, второй сын герцога Тагэре, старый Этьен ре Фло, его старший сын Леон, несчастный габладор с белым творожистым лицом, глава мунтского ополчения мэтр Жарвье, так и не расставшийся со своим шлемом, и двое нобилей, внук и наследник графа Койлы виконт Иданский и барон Валлок, огромный и грузный, как чинтский бык. Они молчали, частично от усталости и отчаянья, частично потому, что в подвале пригородной харчевни, куда их втолкнули, расположилось полдюжины эскотцев.
Старый Медведь в иссеченных доспехах кое-как пристроил разболевшуюся ногу на кипу веревок и, насупясь, смотрел в угол, где не было ничего, кроме крысиной норы, обитатели которой, похоже, не спешили познакомиться с захватчиками их вотчины. Леон сидел рядом с отцом, и на его резковатом лице не читалось ничего, кроме бесконечной усталости. Габладор пытался молиться, Жарвье Эдмон не видел, его загораживали какие-то бочонки, Иданнэ и Валлок сидели, откинув головы назад, то ли спали, то ли делали вид.
Время шло медленно, пламя стоящих перед стражниками свечей словно бы замерло, Эдмон бездумно следил за желтеньким слабым огоньком. О смерти отца он уже знал, но не верил. Нет, умом он понимал все, но в шестнадцать лет больше доверяют сердцу, а сердце отчаянно противилось самой мысли о том, что герцог мог умереть. В подвале было сыро и холодно, сваленные в кучу вещи в полутьме казались скарбом какого-то сумасшедшего колдуна. В углах пряталась темнота, Эдмон никогда не боялся ночи, но сейчас ему было не по себе, да и холод давал себя знать все сильнее и сильнее.
Если так пойдет и дальше, утром они все будут стучать зубами, пусть и не от страха. Так вот какие они, плен и поражение! Холод, пыль и пустота в душе. Ни отчаянья, ни ярости, ничего, даже страха и того нет. Если так просидеть всю ночь, к утру перестанешь понимать, на каком ты свете. Сколько же времени прошло? Свечка сгорела едва ли на треть. Эскотец в полосатом плаще с ненавистью посмотрел на Эдмона, наверное, тоже замерз. Но сторожей через ору-другую сменят. Может быть, если закрыть глаза, время пойдет быстрее? Эдмон попробовал. Лучше не стало, но он стоически боролся с желанием посмотреть, сколько же осталось от проклятой свечки. Вроде бы такой хватает на ору с четвертью.
Потом раздался какой-то шум, дверь с треском распахнулось, вошли эскотцы и с ними длинный и тощий клирик-никодимианец, похожий со своей тонзурой, обрамленной длинными сероватыми космами, на облетевший одуванчик. Полосатики[102] принялись деловито сгребать к стенке всяческое старье, освобождая место. Затем втащили плетенный из ивняка стул. Клирик немедленно уселся, торопливо раскрыл потрепанную Книгу Книг и уткнулся в нее унылым грушевидным носом. Вряд ли в скачущей полутьме он мог разобрать хоть слово, скорее всего просто прятал взгляд. Один из стражников, рыжий румяный детина лет тридцати, случайно попавшийся на глаза Эдмону, торопливо отвернулся. Наверное, это что-то значило, но странная летаргия, охватившая юношу после боя, помешала ему задуматься и о том, что тут делает клирик, и зачем разгребли вековой хлам. На лестнице опять зашумели, и Эдмон почти с раздражением посмотрел на входящих.
Это были эскотские латники, тащившие чье-то неподвижное тело, которое они почти бросили на грязный пол и тут же вернулись за вторым. Так вот зачем понадобился клирик, невиданная роскошь после учиненной бойни! Эскотцы, освободившись от своей ноши, торопливо вышли. Последний обернулся, воткнул в груду мусора факел и захлопнул тяжелую дверь. Клирик, не поднимая глаз, шевелил губами. Молился. Стражники, словно съежившиеся, совсем вжались в стену. Было так тихо, что шевельнулись обитатели крысиной норы.
Эдмон понимал, что нужно встать и подойти к убитым, но продолжал неподвижно сидеть на своем бочонке, и, похоже, не он один. Первым опомнился Иданнэ. Стройный и гибкий, как все в этом роду, он, несмотря на мучившую его рану, грациозно поднялся со своего непрезентабельного седалища и подошел к распростертым на полу телам. Эдмон видел, как виконт молча встал на колени и попытался положить руки мертвеца вдоль тела, как того требовал обряд. Словно проснувшийся, клирик вскочил и принялся бестолково помогать.
– Эдмон, – голос Старого Медведя доносился словно бы издалека, – это они?
Юноша покорно встал и подошел. Иданнэ и клирик отодвинулись, освобождая место. Первым лежал Рауль, чуть дальше – отец. На его лице застыло то непроницаемое выражение, которое чужому показалось бы высокомерным. Убийцы наверняка видели в нем гордость и вызов. Что ж, это хорошо, пусть запомнят его непобежденным, но Эдмон прекрасно знал, что это маска. Маска, которая надевалась, когда отец узнавал что-то особенно неприятное. Конечно, он не боялся, хоть и понимал, что его ждет, что их всех ждет…
Эдмон не мог отвести взгляда от слегка нахмуренных темных бровей, от золотистых прядок, падавших на лоб. Ран и синяков на лице не было, единственная рана от меча барона Эжа была в груди. Эдмон слышал, что говорили эскотцы. Он вырос на севере и понимал их грубое наречие. Никто из них не верил, что барончик победил Тагэре в честном бою. Суеверные по натуре, полосатики предполагали какую-то колдовскую каверзу, возможно, так оно и было.
Юноша вздохнул. Как бы то ни было, отец уже мертв, и погиб он сражаясь. Им же еще предстоит умереть. Агнеса озаботилась предупредить их о завтрашней казни. Видимо, чтобы сломать. Для того же сюда принесли и тела отца и Рауля, рядом с которыми сейчас сидят Этьен и Леон. Таков обычай. Ночь рядом с покойным проводят лишь самые близкие, правда, проводить их самих, похоже, будет некому. Казнь и плен – самое страшное, что может произойти с человеком. Эдмону хотелось верить, что он выдержит, но ему было страшно. Очень страшно. В бою, когда рядом, словно призраки, мелькают люди и лошади, кто-то кричит, кто-то ругается, кто-то и вовсе орет какую-то дикую песню, все иначе. Но пройти со связанными руками сквозь строй торжествующих врагов, выслушать то, что они называют приговором, присутствовать при собственном отпевании, а затем ждать, когда дойдет очередь и до тебя… Только бы не сломаться!
Чем же их убьют, мечом или топором? Свяжут? Как же это унизительно! А если нет? Хватит ли у него мужества ждать смерти с открытыми глазами и свободными руками и не уподобиться пойманному кролику или петуху, который бьется в руках у кухарки. Спастись нельзя. Броситься на палача, вырвать оружие, попробовать убить Батара? Не выйдет.
Отец или Рауль, те еще могли бы попытаться, а его остановит первый воин, и будет это выглядеть просто жалко и смешно. Не отвагой, а трусостью. Если бы еще дед, Леон и виконт не были ранены. А так только он, из-за которого все и произошло, не получил ни одной царапины. Как в насмешку. В носу подозрительно защипало. Этого еще не хватало! Только бы не завтра! Выдержать несколько ор. А потом все. Конец. Он не знал, что такое смерть, но умирать не хотел. Отчаянно, по-детски, хоть и понимал, что это неизбежно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});