Читать интересную книгу Сотворение мира - Гор Видал

Но я уже не слушал. Я узнал заместителя командующего. Это был Фань Чи. Я быстро соображал. Бежать к нему? Или подождать, когда он вернется с войны? А если его убьют? Тогда остаток жизни я проведу невольником сумасшедшего гуна святых земель. За время пребывания в Лояне я понял, что Шэ-гун слишком легкомысленный человек, чтобы предпринять далекое и опасное путешествие в Магадху. Я останусь его рабом на всю оставшуюся жизнь, следуя за ним с места на место, как ручная обезьянка, чтобы он выставлял меня перед знакомыми, показывая китайцам, как появляется и исчезает краснота. Между такой жизнью и смертью я выбрал смерть — или побег и на забитой людьми площади перед великим храмом Лу принял решение.

Я протолкался сквозь толпу, нырнул за шеренгу воинов, подбежал к Фань Чи и уже собирался заговорить, когда двое телохранителей Цзи схватили меня за руки. Я был всего в нескольких шагах от Кан-наня, чье лицо оставалось непроницаемо. Жань Цю нахмурился. Фань Чи хлопал глазами.

— Фань Чи! — крикнул я.

Мой старый друг отвернулся. Я был в ужасе. По китайскому закону теперь я считался беглым рабом. Меня могли казнить. Когда стражники поволокли меня прочь, я крикнул по-персидски:

— Так-то вы обращаетесь с послом Великого Царя?

Фань Чи резко обернулся, мгновение смотрел на меня, а потом сказал что-то Жань Цю. Тот сделал знак стражникам, и меня отпустили. По-китайски раболепно я приблизился к Фань Чи. Никогда больше я так не боялся, разве что когда мальчиком полз по ковру царицы Атоссы.

Фань Чи спустился с колесницы, и мое замершее сердце вновь начало биться. Он обнял меня и шепнул на ухо:

— Как? Что? Короче.

— Захвачен в Цинь. Теперь раб Шэ-гун. Вы получили мое письмо?

— Нет.

Фань Чи разжал объятия и, подойдя к Кан-наню, поклонился. Они обменялись несколькими словами. Хотя яйцеподобное лицо диктатора не выдало никаких чувств, он еле заметно кивнул. Затем Фань Чи снова поднялся на колесницу, а Жань Цю оседлал вороного жеребца. Прозвучала команда. Полубегом воины Цзи пересекли площадь в направлении предвещающих несчастье Низких Северных Ворот.

Диктатор взглядом проводил свое войско. Я не знал, что делать, и боялся, что обо мне забыли. Когда последний воин покинул площадь, ко мне приблизился Шэ-гун.

— Что за выходка! — прошипел он. — Это унизительно! Вы ведете себя, как варвар. Пойдем. Сейчас же! — И он потянул меня за руку.

Но я стоял, словно ноги мои пригвоздили к утоптанной красной земле.

Диктатор вдруг взглянул на нас. Шэ-гун тут же вспомнил о своих манерах.

— Дорогой Кан-нань, какая радость видеть вас в этот день среди дней! Когда в воздухе носится победа во имя моего любимого племянника.

Китайские манеры можно назвать какими угодно, но грубость в них совершенно исключена. Хотя мой хозяин был всего лишь обедневшим попрошайкой, при всяком китайском дворе его принимали как гуна, и хотя в Срединном Царстве вряд ли найдется правитель, которого не презирали бы потомственные министры, но и публично, и частным образом с каждым из них обращаются, как с персоной, «освященной небесами», истинным потомком Желтого Императора.

Кан-нань проделал минимальный набор движений и жестов, полагавшихся низшему по титулу — пусть даже фактическому главе государства — в присутствии гуна. Когда Кан-нань наконец заговорил, его голос оказался таким же невыразительным, как и лицо.

— Ваш племянник, чьим рабом я являюсь, будет здесь до заката. Полагаю, вы остановитесь у него.

— В действительности я в этом не уверен. Я только что говорил с распорядителем двора. Он, кажется, очень взволнован, и я его понимаю. В конце концов, сегодня день черепахи — такое случается нечасто. Правда, и визит дяди тоже случается не каждый день, не правда ли, Кан?

— Кажется, небеса балуют нас, гун. Добро пожаловать в мою гостеприимную скромную хижину.

— Очень любезно с вашей стороны, Кан. Я сам разыщу вашего эконома. Не отговаривайте меня. Я справлюсь. — Шэ-гун повернулся ко мне: — Пойдем!

Я взглянул на диктатора Кана. Он смотрел мимо меня на Шэ-гуна.

— Ваш раб останется у меня.

— Вы очень любезны! Естественно, я надеялся, что вы позволите ему спать во дворце, но не собирался настаивать на этом.

— Он будет жить во дворце. Моим гостем.

Так я получил свободу. Шэ-гун был взбешен, но ничего не мог поделать. Кан был диктатор, и с этим приходилось считаться.

Почтительный помощник управляющего отвел мне комнату во дворце и сказал:

— Господин примет вас вечером после гадания на черепахе.

— Я раб? — поспешил уточнить я.

— Нет. Вы уважаемый гость господина. Вы можете приходить и уходить, когда вам вздумается, но поскольку Шэ-гун может попытаться заполучить вас обратно…

— Я не буду ни приходить, ни уходить и останусь прямо здесь, если можно.

Уже за полночь диктатор вызвал меня. Насколько я мог судить, он принял меня сердечно, хотя ни лицо, ни тело не выражали ни малейших эмоций. Когда я закончил серию полагающихся поклонов, подергиваний и движений руками, он жестом предложил мне сесть на коврик справа от себя. За перьевой ширмой две женщины наигрывали печальную мелодию. Я принял их за наложниц. Комнату освещала единственная бронзовая лампа, наполненная так называемым благовонным орхидеевым маслом.

— Как видите, я отвел вам почетное место справа от себя, — сказал Кан-нань.

Я склонил голову, но про себя недоумевал: в Срединном Царстве почетным считалось место слева от хозяина. Кан-нань угадал мои мысли:

— В мирное время почетное место слева. Во время войны оно — справа. У нас война, Кир Спитама. — Он без труда выговорил необычное для себя имя. Позже я слышал, что у него лучшая в Китае память. — Вы больше не раб.

— Благодарю вас, почтенный… — начал я. Грациозным взмахом руки он прервал меня:

— Фань Чи говорит, что вы родственник Великого Царя по ту сторону западной пустыни. Он также говорит, что вы друзья. И поэтому мы не можем сделать для вас меньше, чем вы сделали для нашего друга и родственника.

Глаза мне заволокли слезы. Я был переполнен впечатлениями, если не сказать больше.

— Я навек благодарен…

— Да, да. В этом отношении, как хозяин, я всего лишь следую мудрости Конфуция.

— Я слышал похвалы этому божественному мудрецу, куда бы ни поехал. Им восхищаются почти так же, как вами…

Кан-нань позволил мне льстить ему так долго, что даже я понял, какой искусной работы была та маска невозмутимости, что он постоянно носил на своем лице. Как и большинство владык, Кан-нань не мог насытиться похвалами и нашел во мне панегириста, превосходящего любого из когда-либо встреченных меж китайских четырех морей. Я доставил ему такое удовольствие, что он велел немедленно принести вина из перебродивших слив. Пока мы пили, Кан-нань задал мне бесчисленное множество вопросов о Персии, Магадхе, Вавилоне. Его пленили мои описания придворной жизни в Сузах. Он хотел знать в подробностях, как управляют сатрапиями. Его привели в восторг мои знания по выплавке железа, и он надеялся, что я научу его металлургов. Кан-нань просил описать персидские боевые колесницы, доспехи, оружие.

Вдруг он прервался и стал извиняться:

— Не к лицу двум культурным людям говорить так много о войне — ремесле, более подобающем мужланам.

— Но в данных обстоятельствах вполне понятно ваше стремление к такой беседе, почтенный повелитель. Ваша страна ведет войну.

— Тем более я должен направить мысли на вещи действительно важные. Например, как принести государству хотя бы день совершенного мира. Если такое когда-нибудь случится, сладкая роса со вкусом меда падет на землю.

— Случалось ли такое когда-нибудь, почтенный повелитель?

— Все когда-нибудь случалось. И все когда-нибудь случится. — Я верю, что именно так он сказал. В языке без времен никогда нельзя знать наверняка. — Надолго ли вы почтили нас своим присутствием?

— Я бы хотел как можно скорее вернуться в Персию. Естественно… — Я не закончил предложение, которое мог закончить только он.

— Естественно, — повторил Кан-нань, но не стал продолжать тему. — Вчера вечером при дворе я виделся с Шэ-гуном. — Что-то вроде улыбки изменило нижнюю часть яйца. — Он очень расстроен. Он говорит, что вы не только его раб, но и друг. Он спас вас от двуногих волков и надеялся поехать с вами в Магадху, где царствует ваш тесть. Он надеялся, что вместе как партнеры вы смогли бы открыть постоянный торговый путь между Чампой и Раджагрихой.

— Он собирался получить за меня выкуп. О торговом пути речи не было.

Кан-нань дружелюбно кивнул.

— Да, — сказал он неофициально.

Надо заметить, в китайском языке существуют два разных «да»: одно официальное, другое — нет. Я счел хорошим знаком, что для меня он выбрал неофициальное.