Они говорили физическими терминами. Разговаривать о том, над чем он работал, Ландау, мог только с Чучей, только один академик Померанчук мог на равных говорить о науке с Ландау. Даже больной, Дау ни разу не сказал Чуку, что болит живот, о науке разговаривать не могу. У Дау с Чуком иных разговоров не бывало, при встречах они говорили только о науке. Чук с порога начинал научный разговор, Дау подхватывал. Так было до болезни, так было во время болезни, больной Ландау свой характер не изменил.
Наступал уже 1965 год, иностранцы не забывали Дау. Звонили из Парижа, Берлина и Варшавы! Поздравляли с наступающим Новым годом, справлялись о здоровье Ландау. Очень часто приезжали целые делегации из разных стран. Как-то И.А.Луначарская привела шведов из Стокгольма, с Дау они говорили по-английски, а ко мне обратились на русском языке:
— У нас в Стокгольме много писали о вас. Мы, стокгольмские мужья, ставим вас в пример своим же нам. У нас было сообщение, что вы каждый день почти три года приходили к мужу в больницу, неужели это правда?
— Да, это правда, но это не подвиг, уверяю вас, если бы вы были в такой опасности, как мой муж, ваши жены тоже не выходили бы из больницы!
Ирина Анатольевна, уходя, мне сказала: «Кора, шведов поразила эрудиция Дау. Они говорят, этот человек знает все! Чтобы его ни спросили, он даёт ответ и какой!».
Алёша Абрикосов появлялся чаще остальных, к нему Дау издавна питал особо тёплые чувства. Алёша добр, добродушен и, конечно, талантлив, а Дау мечтал, чтобы хоть один ученик его переплюнул в науке. Алёша был трудолюбив, у Дау были на него большие надежды. Только уж больно Алёша боится свою жену Таню, устойчиво пребывает под её каблуком. «Мой ученик и подкаблучник!» — дразнил его без конца Дау. «Дау, вы, как всегда, правы, — отвечал Алёша добродушно, — кроме того, я очень счастлив в обществе собственной жены. Дразнением вы меня не проймёте, я давно с вами согласился. Да, я подкаблучник, и представьте себе, Дау, мне там очень уютно».
Но как-то Дау после вечернего визита Женьки спустился ужинать в кухню очень задумчивый. Медленно прошёлся по передней.
— Даунька, чем Женька тебя расстроил?
— Коруша, скорее удивил. Понимаешь, мой Абрикосик давно как-то говорил, что его Таня очень настаивает, чтобы Алёша завёл дневник и ежедневно тщательно записывал все, что я говорю, не науку, нет, а просто все мои частные разговоры. Это он говорил мне не наедине, все подняли его на смех, я лично сказал Алёше, что он рождён для более полезных дел на земле. А потом Женя стал замечать, что Алёша завёл такой дневник и фиксирует мои частные разговоры. Женя не хотел огорчать меня впустую. Заботясь обо мне, решил выяснить, зачем это понадобилось Алёшиной Тане. Он очень много потратил времени, выслеживая Таню, и зафиксировал, что Таня посещает всем известное здание на площади Дзержинского. Вот видишь, Коруша, как Женька предан мне, а ты его не ценишь! Чего Женьке не простишь за такую преданность? Ведь пока не убедился, он мне ничего не говорил. Преданный друг много стоит. Есть такое предание, когда был подожжён в древние времена Капитолий в Риме, где сгорели ценнейшие пергаменты, враги Тиберия хотели это злодеяние приписать Тиберию и, допрашивая Гракха, спросили, приказал ли ему Тиберий поджечь Капитолий. Преданный Тиберию Гракх ответил, что Тиберий не говорил этого, но если бы он сказал, счёл бы за честь исполнить поручение! Коруша, как красиво выглядит истинная преданность!
— Даунька, милый, ты просто ребёнок: у твоего Женьки негде поместиться истинной преданности, он весь заполнен только корыстью и жадностью. Алёшу и Таню он просто оговорил, ты слишком восхищаешься Алёшей, а у Женьки нет Алешиного таланта, вот он и решил посеять в тебе недоверие к Алёше. Если Таня и просила записывать Алёшу твои изречения, то мне тоже иногда хотелось записать их. То, что ты болтаешь, у тебя здорово получается, ты умеешь просто и коротко сказать о многом. Я уверена, Женька боится твоего расположения к Алёше, я не верю Женьке, он все придумал сам насчёт Тани. Ты посмотри на своего Женьку, ведь вид у него Иуды! Он решил убить двух зайцев: отдалить от тебя Алёшу и подчеркнуть свою преданность тебе.
— Коруша, неужели ты думаешь, что Женька на такое способен?
— Не думаю, Дау, я в этом уверена, сейчас у нас подобный шпионаж не в моде, а потом, кому нужна твоя болтовня. Всю эту чушь, пойми, придумал Женька сам, ему выгодно подчеркнуть свою преданность тебе. За эту услугу он через несколько дней выудит у тебя под каким-нибудь предлогом сотню фунтов стерлингов. Он только и говорит о том, что мы ещё не разменяли чек на 1000 долларов, премию Фрица Лондона.
К сожалению, я оказалась права, когда Женька убедился, что пользы от больного Ландау ему нет, он перестал приходить, теперь он жалеет тратить своё время на Ландау.
Как-то днём вдруг ввалились весёлые, жизнерадостные Халатников, Абрикосов и Женька. Оказывается, они только что вернулись из Берлина, ездили Халатников и Женька вместе по туристическим путёвкам, взахлёб, с восторгом делились впечатлениями. Халатников обратился ко мне:
— Кора, вам обязательно следует по туристической путёвке съездить в Берлин, там только что вышли все тома по теоретической физике, и Женя получил массу немецких марок, он накупил огромное количество замечательных и очень дорогих вещей. Вам по приезде в Берлин тоже издательство выплатит столько же немец ких марок, как и Жене, вы сразу разбогатеете! Дау уже прекрасно ходит и замечательно выглядит. Медсестра Таня обойдётся без вас каких-нибудь 10 дней, кроме того, вам необходимо отдохнуть.
У меня мелькнула мысль, что Таня обойдётся, а Дау нет. Кто будет шнуровать ботинки ночью, покупать продукты, готовить и всех кормить.
Алёша поддержал Халатникова, Женька напыженно молчал, потом быстро выскочил из комнаты Дау, а мне сказал: «Кора, я хочу вам кое-что сказать» и, спустившись ко мне произнёс:
— Кора, дело вот в чем. Вам в Берлине ничего не причитается. Я помогал издательству корректировать. Только поэтому мне и заплатили. Вы, конечно, можете съездить в Берлин, но вам там получать нечего.
— Женя, я не могу оставить Дау ни на один день, ехать я никуда не собираюсь.
Женька ушёл, я поднялась наверх. Дау спросил:
— Что Женька тебе сказал?
— Дау, он мне сказал, что получил гонорар за какие-то особые заслуги перед издательством. А мне в Берлине получать нечего.
Дау рассмеялся:
— Коруша, Женька наверняка присвоил и мою часть гонорара.
Халатников окаменел, широко открыв глаза, покраснел, но начал оправдываться:
— Я что-то напутал.
Смущённый, он поспешил уйти, за ним ушёл и Алёша. Дау весь сиял, такая новость, Женька оказался ворюгой! Эта новость его взбодрила, он повторял: