и мы не смогли отказать.
Однажды утром, когда Кэди прожила у нас уже примерно месяц, мы отправились на пляж, где обычно спускали собак с поводков и давали им вволю побегать. Мы уже почти вернулись назад к машине, когда Кэди вдруг решила развернуться и погнаться за собакой какого-то бегуна и преследовала ее по пляжу метров семьсот. Если вы хотите, чтобы щенок обзавелся привычкой следовать за вами, вы должны дать ему понять, что вы не станете ждать его, пока он где-то носится, поэтому я продолжил путь к машине. Но, как выяснилось, Чула и Джуд не разделяли моих подходов к дрессировке. Они остановились в шести шагах позади, глядя то на отставшего щенка, то на меня. Я позвал их. Чула медленно подошла, а Джуд вместо этого взял и уселся. Я снова позвал его. Тогда он лег, задом ко мне и мордой в сторону скачущего и лающего вдали щенка, уменьшившегося уже почти до точки. Я продолжал шагать к машине, время от времени оглядываясь через плечо. Кэди уже бежала обратно к нам со скоростью, достаточной, чтобы покрыть пять километров за минуту. Когда она домчалась до лежащего Джуда, он вскочил и бросился за ней, бдительно оглядывая пейзаж позади нас. Теперь мы все поняли, что принадлежим друг другу. То, как Джуд в одностороннем порядке ввел правило «щенков не бросаем», по-настоящему удивило меня. Внешне он самый спокойный и невозмутимый из нас (мы зовем его «поэтом», потому что зачастую кажется, что он витает где-то в облаках). Но время от времени его поступки выдают, что он уделяет происходящему вокруг больше внимания и заботы, чем может показаться на первый взгляд. Джуд как будто дал всем понять, что «в нашей группе мы поступаем вот так», – а это, в сущности, и есть фундаментальное понятие культуры. В мире животных поступки говорят яснее слов.
Хотел бы я знать, оценила ли Кэди заботливость Джуда. Лично я точно оценил. Действуя по принципу «Я не уйду, пока не уйдем мы все», Джуд повел себя одновременно и по-семейному, и справедливо.
Чувство справедливости распространено в природе шире, чем мы, люди, могли бы ожидать. Хотя, вполне вероятно, причина тут в том, что сами мы уже не так привыкли полагаться на справедливость. Вероятно, в человеческих группах охотников и собирателей не было этического принципа более важного и основополагающего, нежели необходимость делиться. Однако в жизни современных людей практически любые социальные проблемы являются симптомами жестко усугубленного неравенства. Мы обладаем сильно выраженным чувством справедливости, но на практике наша честность весьма ущербна.
«Если вы спросите меня сейчас, есть ли какая-либо разница между чувством справедливости у человека и у шимпанзе, – пишет де Вааль, – то я просто не найду, что ответить»[357].
Тот же ментальный гроссбух, который позволяет нам отвечать взаимностью на оказанную нам услугу, помогает нам и планировать месть за причиненное нам зло. Из опыта ваших отношений собака знает, на что вы способны; слон может годами поджидать удобного момента, чтобы отплатить садисту-смотрителю или обнять старого друга, которого он не видел десятилетиями. Что справедливо, то справедливо. Однако для того, чтобы связать событие, случившееся в прошлом, с настоящим и будущим, необходимо обладать не только памятью, но и чувством времени. Многие до недавних пор считали, что на такое способен только человек.
Но давайте переместимся назад по шкале эволюционного времени. Дальше, еще дальше. Даже некоторые бактерии – одна клетка, никакой нервной системы – каким-то образом руководствуются чувством времени в своих действиях. И хотя маловероятно, что бактерия способна испытывать чувства, сложность ее поведения все равно поражает. Чтобы клетка могла приблизиться к полезному веществу или удалиться от вредного, пишет биолог-философ Питер Годфри-Смит, «один механизм фиксирует, каковы условия среды в данный момент, а другой „вспоминает“, какими они были недавно. Бактерия поплывет по прямой, если почувствует, что химический состав окружающей среды более благоприятен, чем тот, который был мгновение назад. Если этого не происходит, ей выгоднее сменить направление»[358].
Понадобились сотни миллионов лет усложнений и совершенствований этой бактериальной системы принятия решения, чтобы теперешние шимпанзе и люди знали, кто они такие, с кем они прошли свой путь и кто что с ними на этом пути сделал.
Различные человекообразные обезьяны, другие приматы, а также те вороны, о которых мы говорили выше, и, разумеется, наши собаки обладают определенными ожиданиями относительно социальных норм и справедливого распределения пищи; и, если они видят, что с ними поступают нечестно, они непременно будут возражать[359]. В экспериментах шимпанзе, у которых воровали предназначенную им еду, иногда «наказывали» вора – тянули за веревку, вздергивая украденное лакомство на недосягаемую для похитителя высоту. В известном игровом тесте «Ультиматум», разработанном для оценки чувства справедливости у человека, шимпанзе выражали протест чересчур эгоистичным партнерам, плюясь водой и колотя по клетке. Человеческие дети в подобном же исследовании тоже протестовали, выражая негодование выкриками вроде «Тебе больше досталось!».
Но зачем быть справедливым? Почему бы не забрать себе все, что удалось захватить? И почему бы не жульничать – не забирать себе то, что предназначено или принадлежит кому-то другому?
Пожалуй, только современные люди способны задаться подобным вопросом. Мы живем в мире, где вполне можно сжульничать и не поплатиться за это. В более естественных сообществах, где каждый знает, кто есть кто, и постоянно ведет некий мысленный учет злых и добрых дел, жульничать невыгодно. А делиться и заботиться – выгодно. В сущности, ведущая гипотеза эволюции интеллекта в целом состоит в том, что особям, образующим социальную группу, необходимо отслеживать действия всех остальных ее членов, их историю, а также потенциальные преимущества и риски, которые те создают. Следовательно, интеллект развился для того, чтобы принять на себя роль некоего социального мозга, способного планировать, координировать действия, расплачиваться, наказывать, защищать, соблазнять, сочувствовать, любить[360]… Чтобы знать «что», вы должны знать «кто».
Так что остерегайтесь анонимности, которая распространяется все шире и шире.
Мир
Глава восьмая
Как обычно, мы добрались до лагеря после заката, съели свой рис с чечевицей уже в глубокой темноте и улеглись спать, выставив будильники на время задолго до рассвета. Проснулись мы под крики даманов, выпили скверный растворимый кофе и снова зашагали через лес, подсвечивая себе тропинку налобными фонарями, чтобы достичь территории Вайбира как раз к восходу солнца.
Наступает новый день, и между Моникой и девятнадцатилетним Альфом явно что-то завязывается. Моника достаточно взрослая, чтобы проявлять сексуальность, хотя, вероятно, еще не способна зачать или успешно родить и вырастить детеныша. Но прямо