флота, договорился через брачного посредника о женитьбе на милой маленькой японке Чио-Чио-сан… – Он четко изложил основные моменты истории и в заключение сказал: – Очень сентиментальное произведение, как вы поняли, одна из легких вещиц Пуччини, которой далеко до гранд-оперы, но тем не менее в трогательности ей не откажешь.
Не успел он договорить, как зал взорвался аплодисментами, ознаменовавшими появление дирижера Караяна. Огни притухли, началась увертюра, затем медленно поднялся занавес, открыв изысканный японский интерьер.
Мори довелось дважды побывать на этом спектакле в нью-йоркской Метрополитен-опере, куда он многие годы покупал абонемент и где несколько раз слушал Тебальди. И теперь, убедившись, что великая дива в голосе, он мог полностью переключить внимание на свою спутницу и незаметно, со странным и тайным волнением, принялся наблюдать за ее реакцией: как юное лицо то загоралось внутренним светом, то вдруг хмурилось.
Поначалу ее, видимо, смутила новизна происходящего на сцене в ореоле восточной экзотики. Но постепенно она увлеклась. Красивый Пинкертон, которого Мори всегда находил несносным, вызвал у нее явное отвращение. Зато японской девушке Чио-Чио-сан, наоборот, она симпатизировала все больше. Когда в конце первого действия опустился занавес, Кэти не сразу пришла в себя.
– Какой же он ничтожный тип! – воскликнула она с горящими щеками, поворачиваясь к Мори. – Сразу стало ясно, что он пустышка.
– Тщеславный и самодовольный, возможно, – согласился он. – Но почему вы так его невзлюбили?
Она опустила глаза, словно задумалась, а потом сказала:
– Для меня ничего хуже быть не может – никогда не думать о других, а только о себе.
Второй акт, открывавшийся с ноты нежной печали и неугасшей надежды, должен был подействовать на Кэти, как предполагал Мори, еще больше. Действие шло, но он на нее не смотрел, не осмеливаясь вторгаться в сугубо личные переживания бесхитростного сердца. Но ближе к концу, когда огни на сцене погасли и Чио-Чио-сан зажгла фонарь у дверей, чтобы начать ночное бдение, и из темной комнаты зазвучала привязчивая мелодия арии «Un bel di», которая то росла, то угасала, он все-таки бросил один быстрый взгляд на свою спутницу. По ее щекам текли слезы.
Он наклонился к ней и сказал:
– Моя дражайшая Кэти, если это вас так расстраивает, мы сейчас же уйдем.
– Нет-нет, – запротестовала она, давясь слезами, – это очень печально, но прекрасно. И я должна увидеть, что будет дальше. Одолжите мне носовой платок, мой пришел в негодность. Спасибо, дорогой, дорогой Дэвид… вы так добры. Бедная милая девочка. Как же бесчеловечно и гадко обошелся с ней этот мужчина… – Голос ее сорвался, но она сделала усилие и взяла себя в руки.
И действительно, весь третий акт, полный невыносимого пафоса, вплоть до финальной трагедии, она оставалась спокойной. Когда закрылся занавес, Мори осмелился взглянуть на нее, она больше не плакала, но опустила голову на грудь, словно обессилев.
Они вышли из театра. Переполненная чувствами, Кэти хранила молчание, пока они не сели в такси; затем, убедившись, что она надежно укрыта от посторонних глаз, девушка сдавленно произнесла:
– Я никогда не забуду этого вечера… Никогда…
Он ответил, тщательно подбирая слова:
– Я знал, что вы эмоциональны и способны сопереживать. Я надеялся, эта история вас тронет.
– Так и было, так и было… Но самое главное, дорогой Дэвид, что я видела это вместе с вами.
Ничего больше она не прибавила, но и этого было достаточно, чтобы он понял по ее дрожащим губам то, чего она не договорила. Он молча взял ее ручку в свои, воспользовавшись закрытой машиной.
Она не отняла руки. Что же такое с ней произошло? Ведь ничего подобного раньше не было. Естественно, ей когда-то оказывали знаки внимания. Когда она посещала курсы медсестер, один студент из университета, работавший над диссертацией магистра, был очень ею увлечен. Она не ответила на его чувства. В больнице во время прошлогодних рождественских праздников молодой ассистент пытался сорвать у нее поцелуй под веточкой омелы, но ему удалось лишь неловко чмокнуть ее в левое ухо. Она безразлично отнеслась к этой попытке, а позже отказалась от его приглашения на новогодний бал. Она считала себя серьезным человеком и не интересовалась молодыми людьми, разделяя материнскую точку зрения, которая так часто ей внушалась, что в конце концов стала ее собственной: мол, все мужчины наглые, себялюбивые и ненадежные.
Но Дэвид был не такой, он обладал совершенно противоположными качествами. А его зрелость, от которой веяло уверенностью, с самого начала вызвала в ней симпатию. Он все еще держал ее руку, нежно и ласково, когда они доехали до отеля. Но и тогда он не выпустил ее. Ночной консьерж дремал за своим столом, когда они вошли и поднялись на лифте на свой этаж. В коридоре Мори замер, открыл двери в гостиную, отметив быстрое биение пульса в ее плененной ручке, и его сердце тоже забилось чаще.
– Я велел оставить нам горячий шоколад. Он восстановит ваши силы, дорогая Кэти.
– Нет. – Отвернувшись от него вполоборота, она покачала головой. – Ничего не нужно… Прошу вас.
– Вы все еще расстроены. Я не могу позволить вам уйти в таком состоянии.
Она не сопротивлялась, когда он завел ее в комнату, где, как он и говорил, на столе их ждал термос и тарелки с фруктами и сэндвичами, накрытыми салфеткой. Комнату слабо освещала одна-единственная лампа под абажуром, отбрасывая мягкий свет на ковер, все остальное пространство было погружено в тень, как и двое людей, стоявших друг против друга.
– Дражайшая Кэти, – снова произнес он, – что я могу сказать? Что я могу для вас сделать?
По-прежнему не глядя на него, она тихо ответила:
– Утром со мной все будет в порядке.
– Сейчас уже почти утро, – мягко парировал он, несмотря на громкий стук сердца, – а вы далеко не в порядке. В чем на самом деле кроется причина?
– Ни в чем, ни в чем… Не знаю. Я отчего-то чувствую себя потерянной. Раньше со мной такого не случалось – мне грустно и радостно одновременно.
– Но как вы можете быть потерянной, если вы со мной?
– Я знаю, знаю, – призналась Кэти и заговорила невнятной скороговоркой: – Тот злосчастный человек заставил меня понять, насколько не похожи… В том-то и беда. Вы такой…
Она умолкла и снова залилась слезами, склонив голову, но он взял ее за подбородок и приподнял мокрое личико, так что они посмотрели в глаза друг другу.
– Кэти, дорогая, – прошептал он с невероятной нежностью, – я люблю вас. И полагаю, что вы любите меня.
Наклонившись, он поцеловал свежие молодые губы, не знавшие помады, – он ненавидел, когда девушки красились, – и