— До первого встречного приличного царя! — выпалила зареванная красавица.
— Чево-ково? — не понял Волк.
Елена смутилась.
— Не подумай, что твое общество мне нравится больше, чем мое — тебе, — немного спокойнее, но намного высокопарнее стала она объяснять свой порыв. — Я жалею о том, что согласилась на великодушное предложение царевича Иона разделить с вами компанию, и я намереваюсь распрощаться с вами сразу же, как только встречу достойного претендента на мою руку и сердце. Я не создана для бродячей жизни, как вы, меня привлекают тихие радости семейной жизни — балы, охоты, пиры, и я не желаю…
— Что… Ты это серьезно?.. Это правда?..
— Да, это правда! Твой белобр… белокурый царевич, безусловно, очень мил, внимателен и красноречив, и я ему многим обязана, но если ты думаешь, что это мой идеал мужчины — ты ошибаешься. Его среди вас нет.
— Ах, нет… — Волк сосредоточенно прищурился и поджал губы. — Значит, даже так…
— Да. Исключительно.
— А знаешь ли ты, боярыня Елена, что слова твои натолкнули меня на одну мысль… В смысле, идею… Правда, она у меня и раньше была… Но сейчас, кажется, из этого может получиться целый план… Только это — секрет!..
— Идею?.. План?.. Секрет?..
— Вот именно. Слушай сюда…
* * *
К вечеру следующего дня путешественники уже изнывали от жары.
Открывающийся взорам разморенной компании пейзаж безапелляционно наводил на мысль, что мир — это не блин, не шар и не тарелка, как считали некоторые лишенные воображения географы и астрономы, а большой желто-белый бутерброд: снизу — раскаленный янтарный песок, сверху — выбеленное беспощадным солнцем небо, и ничего более во всем мире.
— Это был первый теплый день? — задумчиво сбрасывая бурку за буркой с Масдая и меланхолично наблюдая за тем, как они планируют на стаю диких верблюдов, спросил Волк.
— Нет. Последний холодный, — удовлетворенно отозвался ковер.
Но, так или иначе, перемена в погоде пришла слишком поздно.
Иванушка успел заболеть.
Он упорно не хотел признаваться в этом и мужественно терпел и бодрился, но когда в сорокаградусное пекло вечером он рассеянно пожаловался на холод, Серый заподозрил неладное. Утром же, когда ночная прохлада не успела еще раствориться под напором обжигающих лучей раскаленного шатт-аль-шейхского солнца, а царевич уже вяло удивлялся, откуда в такую рань такая жара, худшие опасения Волка подтвердились.
Он осторожно приложился губами к огнедышащему лбу друга и констатировал факт:
— В горах ты простудился, обморозился и, скорее всего, у тебя даже пропадет голос.
— Это был твой прощальный поцелуй? — слабо попытался пошутить Иванушка.
— Не говори глупости. Сейчас мы применим мое кольцо, и через пятнадцать минут ты про свою болячку и думать забудешь. А температуру все нормальные люди меряют только губами. Рука обманет, а губы — самое то. Народная мудрость. Куда там, говоришь, нужно руки приложить?..
Но кольцо не помогало.
Сколько Серый ни старался, ни концентрировался, пыхтя и прищуриваясь — ответного импульса от инготского артефакта он не ощущал.
— Тьфу ты, чтоб тебя… — после пятнадцатой попытки со злостью стряхнул он бессильное кольцо с пальца и стал снова привязывать на кожаный шнурок.
— А что это у тебя такое оригинальное? — заинтересованно протянула руку Елена. — Можно посмотреть? Это старинной работы?..
— Это мое, — хмуро буркнул Волк, надевая шнурок себе на шею, как будто это объясняло все. — Ты людей лечить умеешь?
— Вообще-то, я царевна, — презрительно фыркнула Елена, пряча руку за спину.
— Понятно, — кивнул Серый. — Значит, никакой пользы от тебя быть не может.
— Сергий!.. — укоризненно вздохнул Иванушка и закашлялся, — Твой утилитарный подход… предпосылка твоей концепции…
— Чего это он? — испуганным шепотом спросила стеллийка, на всякий случай отодвигаясь от больного подальше.
— Бредить начал, — озабоченно отозвался Волк, забыв на время их распри. — Скорее бы лекаря найти какого-нибудь… Да где же его тут, в пустыне, возьмешь…
— До Шатт-аль-Шейха полтора дня полета осталось, — вмешался примолкший было Масдай. — А быстрого лету — день. Если погода не испортится, ночью там будем. Остановимся в караван-сарае…
— Чево-о?.. В каком еще таком сарае?!.. Че уж сразу не в коровнике-то? — возмутился Волк.
— Это у сулейманов так постоялые дворы называются, — прокашлял со своего ложа царевич.
— А ничего ты не путаешь? — с подозрением переспросил Сергий.
— Я по географии и страноведению в школе одни пятерки получал, — не преминул скромно заметить тот.
— Хотя, лучше было бы, конечно, днем отдыхать, а ночью лететь, — продолжил развивать свою мысль ковер. — Мне-то все равно, а вам, людям, легче было бы…
— Так-то оно так, конечно, — вздохнул Серый, — Да только пораньше надо в город-то попасть. Плохо ведь Иванушке-то нашему!
— Мне не плохо, мне вполне хо… нор… в смысле, бывает и хуже…
— Молчи, тебя не спрашивают.
Если бы у Масдая была голова, он бы ей решительно покачал.
— Раньше — никак. Если только по дороге бедуины попадутся, у них может быть знахарь какой-нибудь, и если…
— Какие бабуины? — опять не понял Сергий.
— Бедуины, я говорю!.. И если…
— Я буду смотреть вниз, — робко вызвалась добровольцем Елена, чувствовавшая себя каким-то непонятным образом виноватой в нездоровье царевича. — И если увижу каких-нибудь обезьян — сразу крикну. Хотя как они будут лечить царевича Иона, я…
— Бедуины!.. — раздраженно повторил Масдай.
— Я и говорю, обе…
— Кочевники, невежи! Кочевники! Люди такие!..
— А откуда ты-то все это знаешь? — подивился Иван.
— Ну, это же моя родина… — снисходительно хмыкнул ковер. — Я тут все барханы как свои три тысячи кистей когда-то знал. Даже если триста лет пролетаешь по заграницам — дом не забудешь никогда… Помнится, однажды, когда я был еще маленьким ковриком, попали мы с моим хозяином в самый свирепый самум — только саксаул с тамариском, выдранные с корнем, над барханами вились, как тысяча шайтанов… — углубился он в ностальгические воспоминания, плавно набирая высоту.
— Кто-кто-куда? — переспросил у Иванушки настороженным шепотом, не желая выдавать свое дальнейшее невежество перед Масдаем и, что самое главное, перед Еленой Прекрасной, Волк.
— Самум — это кирпич такой из навоза с соломой, саксаул — старожил, значит; тамариск — это такое мифическое животное, превращающее взглядом в камень, а шайтан — это местный трактир… Полностью называется — «кафе-шайтан»… В нем аборигены кофе пьют… Это такой чай, только противный… — прерывистым хриплым шепотом, но от этого не менее авторитетно пояснил Иванушка — скромный знаток всемирной географии и страноведения.
Серый замолчал, переваривая и переводя на простой лукоморский услышанное, сосредоточенно поджав губы, потом почесал в затылке и пробормотал:
— Ну и чудные у них тут творились дела триста лет назад…
Следующие три дня пролетели для Серого как одно, большое, как глоток рыбьего жира, мгновение. Поиск среди ночи постоялого двора в славной столице сулейманского государства, розыск самого лучшего лекаря для слегшего пластом в беспамятстве Ивана, поход с Еленой Прекрасной по базарам и лавкам (это потом долго снилось ему отдельным кошмаром в самых страшных снах), работа над деталями своего хитрого плана…
Впрочем, начнем по порядку.
По дороге в Сулейманию, после того важного разговора с Еленой, Волк не одну ночь провел, ворочаясь с боку на бок и думая думу одну — как встретиться с калифом Сулеймании Ахметом Гийядином Амн-аль-Хасом. На этом строились все его измышления. На это была направлена вся сила его изворотливого и изобретательного ума.
Прийти во дворец на аудиенцию?
Проникнуть в сад во время прогулки?
Просочиться к нему на улице через охрану?
Пробраться ночью тайно в спальню?
Назваться купцом?
Предсказателем?
Послом?
Певцом?..
Рассказать правду?
Что я, Иван, что ли?..
Окончательный вариант плана, сам не ведая того, подсказал лекарь, которого караван-сарайщик, убежденный золотой монетой и красноречивым поглаживанием рукоятки меча, привел для Ивана той же ночью, когда они прибыли в Шатт-Аль-Шейх.
Лекарь был стар, тощ, заспан и слегка нетрезв, что, частично, возможно, объяснялось его именем — Абдухасан Абурахман аль-Кохоль.
В ответ на подозрительное принюхивание Серого ученый муж поспешно объяснил, что целыми днями, каждую минуту, свободную от приема больных и смешивания снадобий, занимается изобретением лекарства века — средства, которое избавило бы благодарное человечество от всех болезней. И, естественно, как настоящий профессионал, все, что выходит из перегонного куба, должен сначала испробовать на себе.