Император принял – скипетр в правую, а державу – в левую руку под молитвенные слова епископа:
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь! Благословляю на царство, ибо такова воля Божья! – и сопроводил Его Императорское Величество на трон.
И опять вступил протодиакон, провозгласив полный титул Императорского Величества и прогудел трубно:
– Многая лета!
Певчие подхватили:
– Многая лета! Многая лета!..
И под это звонкое и радостное пожелание ощутил вдруг себя Николай Константинович молодым и готовым горы своротить, даже влюбиться – верный признак воскрешения к жизни.
И начался звон во все колокола, и пушки грянули холостыми из крепости, и оружейный залп прокатился, а тем временем, как духовные, так и мирские чины от своих мест троекратным поклонением приветствовали императора.
Потом началась литургия. Николай Константинович вдруг потерял ощущение реальности происходящего, словно смотрел на всё со стороны, будто не с ним сие происходит.
Тем временем его под пение церковное препроводили в Царские врата и к миропомазанию приступили: епископ Волховский Даниил сосуд с миро держал, епископ Лука макал во святое миро особую кисть да проводил ею помазание Его Величества на челе, на очах, на ноздрях, на устах, на ушесех, на раме, на персех, и по обою сторону на руках, глаголя: «Печать дара Святаго Духа». Епископ Суздальский Василий места помазанные чистою хлопчатою бумагою отирал.
И снова был великий звон, и салюты из пушек и ружей.
После причастия императора вновь препроводили к трону, где он должен был выслушать литургию и прочие действия, совершаемые по чину венчания.
И только сел он на трон, как из рядов удостоенных приглашения выскочил Константин Осипов и с криком:
– Умри шут! – выстрелил в императора.
И в единое мгновение сжались по воле Божьей от сердца идущие действия: императрица Надежда прикрыла собой мужа, а эмир бухарский единым движением выхватил саблю свою и отсек злоумышленнику сначала кисть с маузером, а следом и голову с плеч – это он умел.
Дарья Часовитина-старшая одновременно с Николаем Константиновичем бросилась к Надежде Александровне с криком:
– Надюшка, держись! Сейчас перевяжем, – она первой и заткнула рану платком, с головы сдернутым.
– Наденька, – потерянно шептал император.
– Быстро в исповедальню! – приказал епископ Лука. – Петр Фокич, ассистировать будешь! – И своим: – Быстро спирт, огонь!.. Так, аккуратно взяли…
Александр, две Дарьи Часовитины, доктор Боровский, Лавр Георгиевич в несколько рук бережно подняли раненую и отнесли в исповедальню, где при подготовке торжества разместили запасной стол. Там же Ясенецкий-Войно оставил свой хирургический саквояж, с которым никогда не расставался. Император тоже протиснулся.
– Все вышли! – приказал Валентин Феликсович, стягивая с себя облачение епископа. – Дарья Евсеевна, вы, пожалуйста, останьтесь.
Рана оказалась тяжелой. Обоим хирургам работы хватило. Дарья Евсеевна держала голову Надежды Александровны и придерживала плечи, удерживая от неосторожного бессознательного движения.
Ясенецкий-Войно чувствовал, как жизнь покидает императрицу, хотя и кровь остановили, и пулю, застрявшую рядом с сердцем, извлекли. Но всё же много крови было потеряно, да и Надежда Александровна не первой молодости, сопротивляемость организма, уже начавшего настраиваться на переход в мир иной, совсем не та, что у юной девушки.
– Надюшка, держись! – тихо шептала на ухо подруге Дарья.
И епископ Лука понял, что хирург сделал всё, что мог, и теперь дело только за Божьей волей. Он обратил взор к святой иконе и взмолился чуть слышным шепотом:
– Господи! Ты привел эту дщерь Твою к российскому трону, значит, у тебя были виды на нее. Нельзя сейчас Россию без надежды оставлять! Никак нельзя! Ты призвал меня для исполнения Твоей воли, я ее исполнил, так помоги же мне спасти эту жизнь. Народ любит мистические совпадения, поэтому его вдохновит императрица Надежда, он хочет ее материнской заботы. И избранника Твоего эта потеря может сломить… Помоги нам, Господи! Спаси Россию!.. Верни Надежду…
И тут императрица простонала, почуяв возвратившуюся вместе с жизнью боль.
– Благодарю Тебя, Господи! – прошептал Лука.
Ташкент, май 2013
Олег Дивов. Немцы
Война до поры до времени не трогала семью Рау холодными руками: старшие были слишком ценны для страны, чтобы гнать их на фронт с винтовкой, а младшие слишком молоды. Наступление шло стремительно и красиво, победа казалась близкой и сладкой, народ ликовал, и те, кто попроще, не стеснялись в простоте своей поздравлять Рау, когда падал очередной русский город: друзья, готовьтесь, со дня на день фюрер освободит для вас Москву. Поквитаемся тогда за ваших. И за всех наших вообще.
Отец в ответ только морщился. Известно было, что в первые дни войны Россию накрыло жестоким «немецким погромом», особенно зверствовали патриоты в Москве и Петербурге. Немцев били где ловили, не разбирая, заезжий ли ты Мюллер или обрусевший до полной утраты национальной идентичности Кисельвроде, была бы фамилия нерусская. Попутно досталось эстонцам и жидам. Многие погибли. Русские в дипломатической ноте опровергли это. Фюрер пообещал для начала выпороть императора на Красной площади, а там разберемся.
Отец беспокоился, конечно. Для него московские Рау были не просто далекими друзьями по переписке, как для юного Саши, который появился на свет в двадцать девятом году уже в Германии и ездил на «вторую историческую родину» один раз совсем ребенком. С фотографий на Сашу глядели дорогие лица – похожие, добрые, свои, – но живого тепла дяди Игоря и бабушки с дедушкой он не помнил. А для отца это мама с папой и любимый младший брат. Уговорить стариков переехать никто даже не пытался, а вот из-за Игоря отец переживал: брата он звал к себе много раз. Но тот сделал карьеру инженера-дорожника, стал уже к тридцати годам знаменит, и о Германии отзывался небрежно: чего я там забыл? Ты-то, Дима, понятно, что: свои обожаемые авиационные двигатели. А мне там делать нечего, потому что с дорогами у вас и без меня порядок. Сейчас Россию надо поднимать, Россию… Где и что теперь поднимал Игорь, бог знает. Отец говорил: если кайло – считай, повезло.
Саше тоже сочувствовали – и в школе, и в гитлерюгенде. Выглядело это обычно глупо, иногда грубо, но Саша не обижался: они ведь от души. И только тощий Циммер, которого звали за глаза «дистрофикфюрер», ляпнул:
– Надо бы тебя в гестапо отвести, пускай проверят, что ты за фрукт.
Саша уже примерился дать Циммеру в морду, но тут рядом возник учитель и сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});