Наконец я не выдержал и зашел к нему под навес. Он даже головы не повернул. Я постоял так минут пять, а потом сказал:
— Ну раз ты так занят, я, пожалуй, пойду, — и направился к выходу.
— Постой, — быстро проговорил Лавендер. — Садись рядом.
Я сел, и комары радостным писком приветствовали столь основательную прибавку к их пикнику.
— Знаешь, старина, — начал я, — если ты решил удрать к индейцам, то я бы не советовал. Слишком неудачный момент.
— Да что ты, — грустно ответил он. — Куда там…
Я взял у него из рук трубку и затянулся. Лавендеру удалось где-то раздобыть настоящую индейскую смесь, наверное, у ри.
— Послушай, Лавендер, ты так и не сказал мне, что заставило тебя участвовать в этой кампании.
— Просто мне хотелось еще раз увидеть эти места до того, как я умру.
Я отлично его понял. Ностальгия по прерии раздирала порой и мое сердце.
— А удалось ли тебе повстречать кого-нибудь из потомков того черного парня, что ушел когда-то с Льюисом и Кларком?
— Ни одного, — ответил Лавендер. — Но я заметил, что у многих сиу очень темная кожа. И потом знаешь, когда живешь у индейцев, то находишь себе родственников на любой вкус. Дикари могут иногда недолюбливать друг друга, но настоящую злость берегут для врагов.
— А тут все совсем наоборот.
— Ты чертовски прав, Джек. Все ненавидят Кастера и издеваются над дураком Рено. Как-то в форте Линкольн капитан Бентин врезал ему по роже. За дело, разумеется. Тот же Бентин написал в газету и совсем в других красках преподнес победу при Уошито. Кастер за это приказал выпороть его кнутом, но капитан достал револьвер и поклялся, что пристрелит всякого, кто посмеет поднять на него руку. Генералу пришлось передумать, — Лавендер улыбнулся. — Я тебе еще кое-что расскажу о нем. Он из семьи южан, которая объявила его предателем, когда узнала, что сын присоединился к армии Севера. Отец проклял Бентина. Он же упрятал своего отца в тюрьму до конца Гражданской войны, и тот не пострадал. Подумать только!
— Шайены убили моего па, а потом усыновили меня, — совершенно не к месту брякнул я.
— А я никогда не видел своего отца, — вздохнул Лавендер. — Хозяин продал его кому-то еще до моего рождения.
И тут меня словно прорвало. Я рассказал ему об Ольге и Гусе, Солнечном Свете и Утренней Звезде, Денвере, Диком Билле, Амелии и, конечно, Уошито.
— Да-а… — протянул Лавендер, когда я закончил. — Никогда не думал, что быть белым так трудно.
— Не всем. Возьми хоть Кастера. Он не только всегда отлично знает, где его семья, но и может позволить себе взять ее на войну.
— Да, — согласился Лавендер и посмотрел на меня немного виновато.
— Он тебе нравится? — догадался я.
Негр выбил трубку и тихо ответил:
— Знаешь, Джек, он всегда хорошо со мной обращался. Так за что же мне его не любить? Не забывай, он всего лишь солдат.
— Который хорошо умеет убивать.
— И умирать, если до этого дойдет… Джек, ты не напишешь за меня завещание? Я ведь неграмотный.
Я отправился по слабо освещенному лагерю в поисках карандаша и бумаги. Карандаш я вскоре одолжил у одного солдата, но чистых листков у него не оказалось. Тут мне на глаза попались два офицера, и я направился к ним.
Это были братья Макинтош, Уоллес и Годфри, возвращавшиеся из штаба, где Кастер собирал весь командный состав, чтобы держать совет. Событие само по себе беспрецедентное, поскольку до сих пор молодой генерал полагался исключительно на свои собственные решения. Раньше он не спрашивал, а приказывал.
Братья выглядели немного подавленными.
— Вот ведь сукин сын, — сказал один. — Интересно, зачем ему это понадобилось?
— Годфри, — ответил Уоллес, — помяни мое слово, Кастера убьют.
— С чего ты взял? — удивился Годфри.
— Он никогда еще не говорил с нами так.
Макинтоши переглянулись и умолкли.
Я чуть было не сунулся к ним за бумагой, но тут появился капитан Киф, и я обратился к нему.
Киф был ирландцем и до своего приезда в Америку служил в личной охране римского папы.
— Да, конечно, — ответил он мне, — сходи к Финегану и скажи, что я велел дать тебе листок из моих походных письменных принадлежностей.
Финеган был его денщиком, который, по словам Батса, хранил в форте Линкольн все деньги Кифа, чтобы капитан не упился до смерти. «Он терпеть не может, когда его называют денщиком, предупредил меня Батс, — но обожает слово „ординарец“.
Я поблагодарил и собрался уходить, но Киф спросил:
— Собрался завещание писать?
— Как вы узнали?!
Он расхохотался:
— Прошлой ночью я и сам этим занимался. Правда, до этого мы с Томом Кастером и Колхауном играли в покер, так что наследникам не много достанется.
— Зачем же тогда было марать бумагу? — улыбнулся я в ответ.
— Да, боюсь, что пора, — в тон мне сказал Киф, но глаза его погрустнели.
Я взял у Финегана бумагу и вернулся к Лавендеру. Мы оба написали по завещанию, оставляя друг другу все, чем владели, но тут возник вопрос, кто из нас будет их хранить, ведь и меня и его могла подстерегать скорая смерть.
— Сложи их, положи в коробку от патронов и отдай Кровавому Ножу. Так будет сохраннее, — решил наконец Лавендер.
— Но почему ему? — удивился я. — Он, как и мы, будет в самом пекле!
— Только не он. Кровавый Нож — трус, да и все ри таковы. При первом же выстреле он сбежит и остановится только у реки Миссури.
Но никто, ни белый, ни черный, не может видеть будущее. Случилось так, что Кровавый Нож погиб одним из первых. Что же до наших завещаний, то я их сжег. Проснувшийся во мне индеец настойчиво твердил, что таскать такую бумажку в кармане, идя на бой, — самая скверная примета. Я не был так беззаботен, как капитан Киф, возможно поэтому меня, в отличие от него, и не убили.
На другой день мы продвинулись еще на тридцать миль вверх по ручью, на этот раз уже по свежему следу индейцев. Я по-прежнему возился в арьергарде с треклятыми мулами, которые так медленно перебирали своими копытами, что основная колонна опередила меня на несколько миль. Дорога была уже вся изрыта железными подковами, но я все же без труда определил, что до нас здесь прошло не меньше четырех-пяти тысяч лакота (то есть сиу). Следы их коротких стоянок (остывшие кострища, круги от бесчисленных палаток) раскинулись ярдов на триста.
Помимо ри с нами было несколько разведчиков кроу, знавших язык сиу и кое-как изъяснявшихся по-английски, так что мне не имело никакого смысла вновь предлагать Кастеру свои услуги. Я и не пытался, по крайней мере до одного разговора с лейтенантом, командовавшим охраной обоза.
Во время одной из многочисленных остановок, когда мы поправляли тюки и ящики с припасами на спинах упрямых мулов, я, показывая на широкий след очередного индейского лагеря, сказал лейтенанту: