Я твердо знаю, что если бы муж мой был здоров, он старался бы не допускать никаких выступлений. (И только в том случае, если бы волею судеб Москва была бы занята германскими или союзными войсками, а большевики принуждены были бы уйти, считал бы невозможным отказаться быть посредником между иностранными пришельцами и русским народом для водворения порядка, для успокоения умов и духа в населении, для выгораживания и защиты его интересов.
Но это только в том случае, если бы в этом была крайняя нужда и состояние его здоровья ему это позволило.)[120] Вы сказали мне, что заточение моего мужа Вам необходимо ввиду того, что его имя слишком популярно и что союзники рассчитывают на его помощь, а многие русские люди видят в нем будущего великорусского Скоропадского.
Должна Вам сказать, что широкие взгляды и глубокий опыт моего мужа далеко не одобряли действий Скоропадского – это раз, а во-вторых, союзникам и вообще Вашим противникам мог быть нужен Брусилов здоровым, а с больным они считаться не будут и если все-таки придут, то, весьма возможно, приведут с собой такого реакционера, от которого с корнем погибнут не только Ваши насаждения, но даже самые умеренные и необходимые преобразования.
От того, что Брусилов заточен, союзники своего дела не остановят и от своих интересов не откажутся, а среди русских генералов всегда найдут себе помощника. Брусилов с его широким, просвещенным умом, с его горячей любовью к народу, погибнет у Вас в плену, в сыром прохладном помещении, на сквозняке, без надлежащего ухода за его раной… А что же и кто же от этого выиграет?!
Он остался в Москве, доверился Вам своей чистой душой. Его жизнь протекала как на ладони, Вы знали все, что он делал. Он имел возможность и до и после ранения уехать, хотя бы с первыми же украинскими поездами. Но он сказал, что от русского народа не уедет, ибо ему принадлежит! Личные и семейные интересы для него не существуют. Нам здесь жить нечем, состояния у нас нет.
Когда при обыске у нас отняли, кроме золотого оружия Алексея Алексеевича, еще четыре куска мыла и другие необходимые нам вещи, со словами: «Довольно, напировались», мне было глубоко жаль этих бедных юношей, потому что такая черная клевета губит их, а не нас. Если бы они знали, как тысячи людей знают, какую тяжелую работу я исполняла в лазаретах и приютах, а когда и кто видел наши пирования?! Мы с сестрой всю жизнь нуждались и работали, а у моего мужа для пиров не было ни времени, ни охоты, ибо он был всегда и слишком занят.
У нас с ним во время войны были в руках миллионы казенных и благотворительных денег, а между тем я не смела даже сесть в автомобиль, так как тратить казенный бензин не имела права и должна была, по желанию мужа, показывать пример всем семьям военных. У нас сохранилось настолько мало денег, что нам жить нечем. В военных займах аннулировано 16 тысяч рублей, и я продаю вещи, чтобы существовать.
Пребывание восьми месяцев в лечебнице стоило немало, а бомба, разорвавшаяся в нашей квартире, ранившая мужа, погубила много имущества. Молодые люди, производившие обыск, обещали еще раз приехать и еще многое отнять из нужных нам вещей. Имущество моей сестры Е. В. Желиховской находится в Одессе, там наши родственники, там, на юге, все мои благотворительные дела: налаживается ремесленный приют для слепых, лазареты, приюты для больных и сирот детей русских, евреев и поляков.
На юге, отчасти и здесь, знают, что́ я делала, как я любила бедноту и как нас с мужем в высших сферах не любили и не считали за своих. В Одессе со времени Японской войны наладилось и развилось, было заглохшее, Общество пособия бедным больным на лимане. Тысячи солдат, городской и деревенской бедноты, излечиваясь, благословляли нас. А теперь я не могу лечить там моего мужа!.. Мои отделы для помощи увечным в Одессе, в Киеве, в Виннице, в Ананьеве – все это там, на юге.
А муж, несмотря на мои мольбы уехать туда, пожелал оставаться в Москве, так как там «Украина», а он великоросс… Остался здесь… Для того, чтобы Вы его заточили в антигигиеничное, сырое помещение, хотя он и «не арестант», а только «пленник», по Вашим словам, за то, что его честное имя слишком популярно! Вы разрешили мне посещать больного мужа ежедневно, но комендант это отменил и позволил только два раза в неделю.
Кончаю. У нас с Вами есть точка соприкосновения – это желание блага бедноте и труженикам. Но мы с мужем Вам зла не сделали. За что же Вы хотите нам зла?
Надежда Брусилова».
Кроме этого письма, сохранился еще черновик письма моей жены к Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу, игравшему в то время видную роль при Ленине. Где он теперь? Совершенно исчез с горизонта.
Вот это письмо.
«Многоуважаемый Владимир Дмитриевич! По Вашему совету я была у коменданта Козловского, описала ему весь ужас положения семьи Брусиловых. Он мне сказал, что будет говорить обо всем этом с кем следует и чтобы я ему позвонила в субботу, т. е. сегодня, до 4 часов дня по телефону 1-04-61. Я звонила пять раз, но мне отвечали, что его там нет.
Я ничего не знаю, что делать далее, и ввиду того, что Вы разрешили мне сообщить Вам, как [об]стоит дело нашей семьи, пишу Вам следующее: 1) брат моего мужа – Борис Алексеевич Брусилов скончался от потрясений, ухудшивших его болезнь (грудная жаба) в Бутырской тюрьме. Его не воскресишь. Тело его выдали нам по распоряжению Чрезвычайной комиссии и оказано содействие для доставления его в Воскресенск, так как там, в Новом Иерусалиме, его семейные могилы.
Спасибо за это. Также спасибо за то, что невинно заключенных дочь и племянницу усопшего вчера выпустили из тюрьмы, и они успели прибежать на вокзал вслед за гробом отца и дяди. Теперь в тюрьме остались очень больной, чахоточный, родственник по жене усопшего Бориса Алексеевича – Сергей Роман и мой пасынок Алексей Алексеевич Брусилов Младший. Никаких обвинений им не предъявлено, свиданий с ними не допускают.
Но самый наш главный ужас в том, что мы не можем сказать моему мужу о смерти любимого, единственного брата его, так как здоровье его самого день ото дня хуже. Рана загноилась, перебитый во время ранения нерв вновь дает сильные боли. Необходимо принять меры, необходим консилиум врачей. Но при антигигиеничных условиях, в которых он находится в заключении, правильное лечение невозможно. Заражение же крови при открытой ране возможно ежеминутно.
Сегодня мой муж подает официальное заявление при свидетельстве доктора о состоянии своего здоровья и просит разрешение консилиума. Доктор Лесной, который его каждый день перевязывает, советует нам пригласить проф. Минца и доктора Мамонова. Если я не ошибаюсь, они также лечат В. И. Ленина?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});