Читать интересную книгу Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт

Мы работали, не щадя себя, с огромным энтузиазмом, мобилизуя все наши духовные и физические силы. Рабочий день старшего исследователя длился 12–14 часов. Зернов и Харитон работали даже дольше. Практически не было выходных, не было и отпусков; право на рабочие поездки предоставлялось сравнительно редко.

Ученые и их семьи в часы отдыха с удовольствием слушали старинные граммофоны. Цукерман, который медленно слепнул от редкой формы пигментного ретинита, любил исполнять фокстроты, танго и вальсы на фортепиано из красного дерева, привезенном из Москвы. Были соревнования, вечеринки, пикники, лыжные прогулки и розыгрыши. Яков Зельдович и Виталий Александрович скинулись и купили мотоцикл «харлей-дэвидсон» с коляской. Зельдович очень любил сидеть за рулем, а Александрович — ремонтировать.

Лето 1947 года выдалось жарким. Цукерман чувствовал, что становится жарко и в переносном смысле: Арзамас-16 рос и наливался силой.

Кодовые имена

В июле 1947 года Армейская служба безопасности США получила крайне тревожные сведения, добытые из советских сообщений, расшифрованных специалистами Арлингтон-Холла. В сообщениях было указано множество имен, некоторые из которых, очевидно, были именами советских агентов.

Советские шифровальщики использовали кодовые имена не столько для того, чтобы повысить безопасность и замаскировать личности агентов, места или источники информации, но скорее для того, чтобы уменьшить необходимый объем кода[189]. Все это стало известно благодаря тем данным, которые предоставил Гузенко. Часто кодовое имя агента указывалось в сообщении вскоре после вербовки — вместе с его настоящим именем. Иногда при выборе имени применялась своеобразная «шутливая» логика. Коммуниста называли «ЗЕМЛЯК». Троцкистов и сионистов именовали «ХОРЬКАМИ» и «КРЫСАМИ». ФБР пренебрежительно называли «ХАТА». Сан-Франциско был «ВАВИЛОНОМ», а Вашингтон — «КАРФАГЕНОМ».

Среди сообщений, которые уже были частично дешифрованы, встречалось много упоминаний агента с кодовым именем АНТЕННА, которое потом сменилось на ЛИБЕРАЛ. Сообщение, посланное из Нью-Йорка ВИКТОРУ (Павлу Фитину) 27 ноября 1944 года, гласило:

Ваш № 5356, информация о жене ЛИБЕРАЛА. Фамилия мужа, имя — ЭТЕЛЬ, 29 лет. Замужем пять лет. Имеет среднее образование. ЗЕМЛЯЧКА с 1938 года. Хорошо развита в политическом отношении. Знает о работе мужа и о роли МЕТРА и НИЛА. Из-за проблем со здоровьем не работает. Имеет положительную характеристику, является самоотверженной личностью.

Анализ начал выявлять информацию, требующую тщательного расследования в случае, если личности агентов удастся установить. Армейская служба безопасности не была уполномочена вести такие расследования, поэтому в сентябре 1947 года Картер Кларк, на тот момент генерал в армейской разведывательной организации G-2, вышел на связь с С. Уэсли Рейнолдсом, координатором G-2 в ФБР. Кларк сообщил ФБР о том, какие успехи достигнуты в расшифровке советских сообщений. Соответствующий проект в разные годы проходил под названиями «Нефрит», «Невеста», «Наркотик» и, наконец, «Венона».

Особый агент ФБР Лэмфер подключился к работе в проекте в октябре и первым делом отправился в Арлингтон-Холл. Позже он совершал такие паломничества регулярно, каждые две или три недели. Сначала Гарднер показался ему отстраненным и замкнутым, но, поработав вместе, они стали друзьями.

К началу 1948 года Гарднер оттаял достаточно, чтобы спросить Лэмфера, не мог бы тот достать ему обычные тексты (то есть незакодированные и незашифрованные) торговых советских сообщений от 1944 года. Лэмфер сначала ничего не обещал, но с обратной почтой получил из нью-йоркского регионального отдела ФБР стопку материалов в 17–20 сантиметров высотой, в основном на русском языке. Некоторые говорили, что этот материал был получен в результате санкционированных взломов ФБР в принадлежавшие СССР помещения. При этом агенты фотографировали секретные документы.

Лэмфер сразу предоставил эти документы Гарднеру. Вновь приехав в Арлингтон-Холл через две недели, он нашел Гарднера в крайне взволнованном состоянии. «В своей обычной сдержанной манере он сказал мне, что мы сорвали банк. Теперь у него были на руках расшифрованные тексты очень важных документов»[190].

Вскоре после этого Гарднер стал выдавать Лэмферу полностью расшифрованные сообщения. Лэмфер припоминал, как Гарднер мимолетно улыбался по мере того, как постепенно росла его кодовая книга и когда он вписывал новое слово рядом с одной из кодовых групп.

Большая коллегия присяжных

Шпионские сети, которые СССР совершенно безнаказанно раскинул в Америке, стали медленно распутываться.

Элизабет Бентли тайно давала показания федеральной большой коллегии присяжных[191]в Нью-Йорке весной 1947 года. Расследование, присяжных началось как широкомасштабное вторжение в советскую шпионскую сеть, в частности в те ее участки, которые захватывали правительственные агентства США — Государственный департамент, Министерство финансов и УСС. Наконец расследование сосредоточилось на деле против Олджера Хисса, бывшего служащего Государственного департамента.

Бентли рассказала, как человек, известный ей под именем Юлиус, обратился к ее связному и любовнику Якову Голосу с предложением сообщить промышленные секреты, которые он узнал от группы сочувствующих коммунистам инженеров. Она указала других американцев, разведчиков или связистов, в том числе химика-технолога Абрахама Бротмана. В ходе допроса в ФБР Бротман назвал имя Гарри Голда.

В мае 1946 года Голд устроился на работу в маленькую коммерческую химическую лабораторию Бротмана на Лонг-Айленде. Они познакомились пятью годами ранее, Голд был связным Бротмана, занимавшегося промышленным шпионажем. Оба, разумеется, знали, что и тот, и другой — разведчики, но Бротман было неизвестно, что Голд, кроме того, добывает для СССР атомные секреты.

Яцков был в курсе, что за Бротманом следят, и он предупредил Голда о необходимости разорвать контакт. Когда на последней встрече с Голдом Яцков узнал, что Гарри теперь работает у Бротмана, он обвинил Голда в неуместном риске угробить одиннадцать лет разведывательной работы. Яцков поспешно ушел с этой встречи. Гузенко его выдал, и вскоре после этой последней встречи с Голдом Яцков уехал из Америки, получив новое назначение в советское посольство в Париже.

Бротмана и Голда вызвали в большую коллегию присяжных в конце июля 1947 года. Вместе они выдумали подробную легенду. Голд смог убедить присяжных, что оба они были непосвященными случайными свидетелями. Поскольку подкрепить показания Бентли не удалось, ни Бротману, ни Голду обвинений не предъявили.

Голд остался на свободе. Но в ФБР на него появилось толстое досье, дававшее основания подозревать его как советского связного.

Аннушка

После того как реактор Ф-1 был запущен и стал нормально работать, Курчатов занялся реактором промышленного масштаба, который уже конструировали в Челябинске-40. Это было изумительно красивое место, затерявшееся среди гор, лесов и озер. К концу 1947 года Челябинск-40 разросся до уже довольно большого города, построенного силами не менее 70 000 заключенных, пригнанных из двенадцати разных лагерей. Работа шла поэтапно: одна группа начинала строительство, вторая продолжала, а третья заканчивала. Когда заключенных увозили, никто из них точно не знал, что именно они строили.

Курчатов приехал в Челябинск-40 вместе с Ванниковым, чтобы проконтролировать последние приготовления. Оба расположились в железнодорожном вагоне, стоявшем неподалеку от места работ, и приготовились к долгой, суровой горной зиме.

Реактор для производства плутония назвали «Установка А», или «Аннушка». Он находился в яме глубиной 18 метров, над которой выстроили высокое сооружение. Сборка реактора началась в марте 1948 года. Обращаясь к инженерам, Курчатов процитировал слова Пушкина из поэмы «Медный всадник». Как известно, в этой поэме рассказывается, как Петр Великий закладывает великий город на берегах Невы «назло надменному соседу». В поэме имелась в виду Швеция. «У нас все еще хватает надменных соседей», — сказал Курчатов.

Генерал МВД[192]Завенягин, Первухин и другие высокопоставленные сотрудники часто наведывались в комплекс, заходили в помещение с реактором через специальное отверстие, которое рабочие называли «генеральский лаз». К маю сборку реактора завершили.

Курчатов наблюдал за первым «холостым» запуском, когда реактор дошел до критической точки 8 июня 1948 года. В течение нескольких следующих дней ученые оборудовали водное охлаждение и медленно и осторожно добавляли уран, чтобы реактор вырабатывал все больше и больше энергии. Реактор вышел на проектную мощность и стал выдавать 100 000 киловатт к 19 июня.