На краю большой дороги, обсаженной деревьями, стояли шедшие из деревни три немки с мальчиком. Они сложили свои ноши на землю и смотрели на полк. Старик немец с высоким до ушей воротником камзола, с видом человека всё знающего, на своем грубо горловом наречии объяснял то, что перед нимя происходило.
— Ist das der General?[1959] — спрашивала немка, указывая на подъехавшего к полку офицера, за которым ехал казак.
— I bewahret[1960] — отвечал немец, не выпуская из зуб трубки, с одной стороны раскрывая рот. — Der kommt noch.[1961]
— Sind's alles Russen?[1962] — спрашивала другая.
— Ne! Sind welche dadrunter. S'sind verschiedene, sind Croaten, sind Schweizer und auch Kosaken aus Siberien... Gieb acht! Jetzt wird geschossen,[1963] — прибавил старик, обращая внимание слушательниц на крики, раздавшиеся по рядам. Но вслед за криками по всем рядам сделалось движение и солдаты не стреляли, а составляли ружья, снимали, подкидывая плечом, ранцы, раскатывали шинели и надевали.
————
Офицер, подъехавший к полку, был адъютант главнокомандующего, князь Болконской. Он был прислан с тем, чтобы полк отнюдь не чистился и не одевался, а был бы совершенно в том виде, в каком он шел походом, так как главнокомандующий особенно желал сам видеть и показать австрийскому генералу, приехавшему из Вены, то положение, в котором приходят войска.
— Что теперь делать? — с отчаянием повторял полковой командир, когда ему передано было приказанье. — Ну, батюшка, удружили.[1964]
Князь Андрей,[1965] как бы желая предупредить попытки фамильярности полкового командира, только повторил приказанье и[1966] лениво стал слезать с лошади.
— Возьми ты! Казак![1967] — сердитым тонким голосом сказал он.
— Как же это быть? — сказал[1968] генерал, — а я прибрал было полк.
<— А этого то и не угодно князю, — сказал князь Андрей, разминая ноги, как будто он проехал пятьдесят верст.
— А я все силы употреблял, как бы лучше, — говорил полковник, — в приказе сказано: на походе... Вы сами читали, Иван Никанорыч, — обратился он к одному из офицеров.
Князь Андрей <сердито> отвернулся, показывая, что говорить он больше не хочет.
— Когда же будет?
— Сейчас! — отвечал князь Андрей и поглядел на батальонных командиров таким взглядом, каким он смотрел на засохшую траву под ногами.
— Князь Андрей Николаевич Болконской, ежели узнаете... — сказал смеясь <с скромной улыбкой> здорового, свежего <лица один из> батальонных командиров.
— А! Ахрасимов! здравствуйте, милый!
— Здравствуйте, князь, — повторил сын Марьи Дмитриевны, который, видимо из боязни, чтоб князь Андрей не обошелся с ним оскорбительно, робко подходил к нему, едва сдерживая детски добродушную улыбку. Батальонный командир маиор Ахрасимов имел весьма широкие и высоко поднятые плечи, которые как будто угрожали задушить его и вследствие этого придавали еще более добродушия его здоровому лицу.
Как отец князя Андрея ласково обращался к Михаилу Ивановичу, бессловесному архитектору, с тем, чтобы показать губернатору расстояние, разделяющее их друг от друга, так и, озадачив полкового командира, который ему особенно не понравился за слово «батюшка», князь Андрей особенно ласково приветствовал знакомого ему с детства маиора Ахрасимова, несмотря на то, что он считал [его] не больше, как безобидной chair à canon.[1969]
Он взял его за руку и три раза, не изменяя холодного выражения лица, поцеловал его так, как христосываются генералы.
— Живая Марья Дмитриевна в мундире, — сказал он, слегка улыбаясь...
— Вот где пришлось свидеться, — совсем распуская улыбку, повторял Ахрасимов.
— А я очень, очень рад, что вас встретил, — сказал князь Андрей, — мне очень многое хочется вас расспросить.
Полковник между тем подошел к рядам и, вызвав ротных командиров, сделал распоряжение о переодевании опять в шинели.>
* № 51 (рук. № 81. T. I, ч. 2, гл. I).
[1970]В октябре месяце 1805 года эрцгерцог Фердинанд и начальник его штаба Мак, с командуемыми ими австрийскими войсками, находились под Ульмом, на границах Баварии.[1971] Кутузов с русскими войсками стоял позади в эрцгерцогстве австрийском,[1972] в крепости Браунау и, несмотря на требования венского кабинета, медлил своим присоединением к австрийской армии. Ходили слухи о том, что австрийские войска пострадали при встрече с французами, но Кутузов, ожидая с одной стороны верных известий о ходе дел под Ульмом, с другой — приближения всех колонн своего растянувшегося по всей Германии войска, пышным екатерининским вельможей жил в Браунау, обмениваясь пирами и празднествами с австрийскими князьями и графами.
11 октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных русских полков, ожидая смотра, правильными четвероугольниками, с ружьями в козлах и с симметрично расставленными зелеными ящиками и фурами, стоял в полумили от города.
Несмотря на резкий холод осеннего утра, люди были в одних мундирах и чистых, белых штанах. Кивера блестели вычищенными медными орлами, чешуями и новыми, красными с белым, помпонами. На телячьих ранцах, прикрепленных намеленными и налакированными, на груди скрещенными, ремнями перевязей, были у всех одинаково скатанные цилиндрами шинели и блестящие жестяные манерки. Тысячи ружей, рядами составленные в козла, одинаково краснели ремнями и блестели штыками. Несмотря на то, что вблизи виднелся немецкий городок с черепишными крышами и немецкой башней кирхи и что по обсаженной деревьями дороге, на которой стоял полк, проезжали немцы в парных форшпанах, и толпа,[1973] немки в своих некрасивых одеждах смотрели издалека на войско, полк имел точно тот вид, который имел в то время всякий русский полк, готовящийся к смотру где нибудь в середине России. Точно так же солдаты то там, то здесь беспрестанно рысью отбегали от четвероугольников рот, придерживая рукою тянущий назад ранец и, торопливо оправляясь, подбегали к своим местам. Точно так же офицеры в мундирах, шарфах, знаках, [в болтающи]хся по ногам шпажках, шутливо называемых селедками, молодые и очень старые, похаживали перед своими командами, точно [так же коре]настый полковой командир с своими...[1974] эполетами, как неприступное [изваяние] стоял далеко впереди полка, окруженный проворными штабными офицерами и пестрыми, сверху донизу покрытыми нашивками барабанщиками в телячьих фартуках, и отрывисто хмурился, отдавая приказанья, или благосклонно шутил. [Точно так же] полукаретные лошади начальников и командиров держались в поводу барабанщиками и в большом чепраке, как что то особенное, неземное, держалась двумя денщиками, как атлас выхоленная, энглизированная лошадь полкового командира.
Полк был почти в том состоянии, в котором бывает полк, готовящийся к смотру в России, но для того, чтобы привести его в это состояние, после перехода в три тысячи верст, нужны были сверхъестественные усилия, и эти усилия[1975] были употреблены.[1976] С вечера был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе и солдаты целую ночь, после тридцативерстного перехода, чистили оружие и амуницию. Человек тридцать в эту ночь к утру отправлено было в лазарет, человек двадцать наказано, но к утру всё блестело, всё было по форме и полк мог более или менее спокойно ожидать смотра.
Вглядевшись ближе, можно было заметить много недостатков в состоянии полка. Обоз был не в комплекте: сломанные фуры были заменены не форменными и неформенный обоз был спрятан за деревней; много было отсталых, больных и нестроевых, показанных больными по той причине, что они, по недостатку обуви, не могли быть прилично выведены в строй, у многих и в строю обувь казалась только исправною, в сущности же дыры на сапогах были зачернены ваксой; ранды в двух ротах были еще не по новой форме и т. д. Все эти недостатки знал полковой командир, но он знал тоже, что приложить к своему делу более усилий, чем он, невозможно было и потому в душе его соединялось чувство страха, чтобы другие полки не были лучше его, и чувство[1977] надежды, что,[1978] приняв во внимание труды, перенесенные полком, главнокомандующий может остаться не недоволен.
Полковой командир был еще не старый генерал, плотный, широкий, больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому, и статный мущина. На нем был новый с иголочки и с слежавшимися складками мундир с орденами, полученными в мирное время, и с густыми, золотыми эполетами, которые как будто не к низу, а к верху поднимали плечи. Мундир и панталоны были узки и полковой командир, видимо, не мог уничтожить в себе сознания округлостей своего полного тела; так что сознание это мешало совершенной свободе его движений.[1979] Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу,[1980] слегка изгибаясь спиною. И эта подрагивающая походка[1981] как будто говорила, что, кроме воинской дисциплины, в душе полковника были еще струны участия к общественности и прекрасному полу.[1982]