Дверь в гостиную с утра бывает закрытой; там, должно быть, готовится елка, но наверное не знаешь; подходишь к дверям, смотришь в замочную скважину, — но замочная скважина так устроена, что видишь только прямо перед собой и нельзя заглянуть на середину, где в прошлом году стояла елка.
— Ничего не видно, — говорю я разочарованно Верочке, которая, как и я, томится ожиданием елки. Костя и Алеша — большие, им все равно или же они умеют притворяться, что им все равно, как большим.
День тянется скучно, старыми игрушками играть нет охоты, а от безделья и нетерпения день кажется длиннее длинного.
— Няня, будет ли елка? — не выдерживаю я, когда в детскую входит няня.
— Какая елка? Еще что выдумал?
— А отчего тогда двери в гостиную закрыты?
— Отчего, отчего? Другие, небось, не спрашивают, занимаются своим делом; ему одному все знать надо. Шел бы играть в самом деле, а то что так слоняешься.
— Не хочу играть, мне скучно.
— Скучно, так почитай; вон, сколько книг навалено.
— Не хочу читать.
— Экий мальчик какой. Подожди, ужотко придет баба Женя, уж я ей скажу, какой у нее крестник, небось, не похвалит.
Я отхожу от няни, лениво беру игрушки, но ничего не клеится.
Если бы знать: будет ли елка.
Костя и Алеша заняты; Костя, по-прежнему, не то клеит, не то красит что-то для своего корабля; Алеша читает книгу, болтая ногами; даже Верочка уже забыла, что сегодня Рождество, что сегодня должна быть елка, и играет спокойно старыми куклами, как будто они ее настоящие дети.
Медленно, тихо ползет время, в другой день ничего не поспеешь сделать, как уж станет темно, а сегодня, точно нарочно, не уменьшается свет.
— Будем играть, — подхожу я к братьям.
— Играй один, — бурчит Алеша, а Костя ничего не отвечает, только еще усерднее мажет свой корабль.
Я снова иду через коридор в переднюю, останавливаюсь у таинственно закрытой двери в гостиную, заглядываю в замочную скважину, но в ней все так же ничего не видно. Я пробираюсь к папиному кабинету, и у кабинета дверь закрыта.
Кукушка в столовой кукует четыре раза, темнеет, красный свет лампады делается ярче, в окнах появляется синева, а в углу детской почти темно.
Я взбираюсь на подоконник и гляжу на улицу; там идут прохожие, едут извозчики; вот фонарщик спешит от фонаря к фонарю, быстро приставляет к нему лестницу, еще быстрее взбегает по ней, зажигает фонарь какой-то черной коробочкой; спускается с лестницы и бежит дальше. В домах кое-где появляются огоньки; вот в доме напротив в одном окне видно много огоньков, на светлой шторе скользят чьи-то тени.
— Смотрите — елка!
— Где, где? — подбегает Верочка.
— А вон Венера, — замечает Костя.
— Где? Я не вижу, — спрашивает Верочка.
— Вон, прямо над трубой.
Я не понимаю, почему Костя интересуется какой-то Венерой, когда гораздо интереснее знать: будет ли елка.
— Алеша, уйди, от тебя тепло идет, — капризничает Верочка, — я не люблю, когда тепло идет.
— Я тоже хочу смотреть.
— Я первая стала на это место, это мое место. Ты мне мешаешь, от тебя тепло идет.
Алеша молчит.
— Уйди, я няне скажу. — Верочка морщится, наклоняет головку, что она всегда делает, когда чувствует себя обиженной, и, готовая расплакаться, толкает Алешу.
Алеша выпячивает грудь и остается на месте.
— Ты — нехороший, я тебя больше любить не буду.
— Ты сама — нехорошая, сама первая ссоришься.
— Пусти, — Верочка соскакивает с окна и, наклонив голову, идет в глубь детской, но посередине комнаты останавливается и заливается громким плачем.
Я отхожу от окна. Противное Рождество, оно совсем, как обыкновенный день.
Входит мама. — Что это у вас? Верочка, кто тебя обидел?
— Ее никто не обидел, она сама первая, — спешит оправдаться Алеша.
Верочка всхлипывает, пытается сказать что-то, но у нее ничего не выходит.
— Вот что, если вы будете умными и вести себя, как большие... Впрочем, вы и так уж большие, но вести себя не умеете, сегодня праздник, а вы ссоритесь.
— Нам скучно.
— Ты, Шурочка, смешной. Как ты можешь скучать, когда у тебя столько игрушек и книжек.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я не знаю, будет ли елка.
— Ах, вот что. Ну хорошо, я скажу тебе, если ты будешь скучать, то елку не увидишь.
— Значит, она будет.
— Ничего не значит, просто вы должны быть умными.
Мама вышла из детской. Стало темно, только свет от лампадки колеблется на потолке и на стенах. Я забираюсь в угол, — нет, я не люблю Рождество, зачем оно такое длинное.
Нас зовут обедать, и за обедом все, как всегда, только и есть особенного — это чистая скатерть и цветы, которые остались от маминого рождения, да на второе — жареный гусь с каштанами и яблоками, от которого так вкусно пахнет и который папа так тонко и хорошо режет.
Обед кончился, а теперь что?
— Идите в детскую, — говорит папа, точно отвечая моим мыслям. — Сегодня в гостиную нельзя, там весь день была открыта форточка.
— А почему?
— Дядя Федя вчера разбил лампу, и пролился керосин.
Мы идем в детскую.
— Это правда, что дядя Федя уронил лампу, — подтверждает Костя, — когда я вчера ушел, я слышал много шума.
— А я говорю, что они нарочно. Никакой лампы никто не ронял, там у них елка устроена, и они нарочно хитрят, точно мы маленькие, — говорит Алеша.
Мы сидим в детской. Няня надевает новое коричневое платье, с большими костяными пуговицами, которое она носит по воскресеньям, когда уходит со двора, — значит, правда, сегодня праздник, значит, правда, будет елка.
Отворяется дверь, входит папа.
— Становитесь в пары, — сам он берет под руку няню. Костя с Алешей, а я с Верочкой впереди.
Из гостиной несется музыка, там светло.
— Это — елка, — шепчу я, крепко сжимая Верину руку.
— Елка, елка, — кричит Верочка и вырывается и бежит вперед.
Я останавливаюсь в дверях гостиной, не в силах двинуться с места.
Посередине комнаты стоит елка, разубранная, разукрашенная, сияющая от многих свечей. Под елкой столики с подарками; вон и мой столик, но я не двигаюсь с места.
— Елка, елка.
Мама играет на рояле, Верочка уже суетится у своего столика. Алеша уж углубился в подаренного ему Робинзона, Костя разбирает большой ящик со столярными инструментами, а я все стою в дверях и шепчу:
— Елка, елка.
7
У ДЕДУШКИ
— Вот — вы — наконец, — встречает нас тетя Соня, — раздевайтесь же скорее.
— Елка, какая большая! — шепчет Верочка, стягивая с себя капор и глядя в открытую дверь в гостиную, где посередине комнаты стоит уже зажженная елка.
— Елка, елка, — наклоняется к ней баба Женя, — давай, я тебе помогу.
— Женечка, ты не беспокойся, Дарья Федоровна ее разденет.
— Ничего, ничего, я сама, — баба Женя становится на колени и начинает раздевать Верочку, а та стоит, очарованная елкой, не замечая и не понимая, что с ней делают.
Я тоже успел заглянуть в гостиную и сразу увидал мой шкаф. Краска бросилась мне в лицо. Мне почему-то стало стыдно, я не знал, что баба Женя подарит мне такой хороший, совсем настоящий шкаф.
— Вот, мы и готовы, — баба Женя берет Верочку за руку и ведет в гостиную.
— А это что? — спрашивает Верочка, указывая на большой бюст отца бабы Жени.
— Это — бюст моего папы.
— Он — живой?
— Нет.
— А зачем он у тебя?
— Это вместо портрета.
— Я теперь знаю, это — кукла.
— Кукла, — смеется баба Женя, — Иван Васильевич, ты слышишь, что говорит твоя крестница.
— Слышу, слышу, Верочка, милая моя, что же ты прячешь свое личико, поди сюда. — Дедушка берет ее на колени. Верочка конфузливо жмется и не выпускает руку бабы Жени.
— Моя милая, хорошая крестница, тебе нравится елка?
Верочка молчит, потупив головку.
— Видишь, там тебе столик приготовлен, с куклой и посудой. Ты любишь куклы?