— В Евбонии, — сказал он, — нас учат, что родственники жены никогда не обвиняют тебя прямо в лицо, пока ты держишься от них в отдалении. И чего — то большего ни один здравомыслящий человек не ждет.
Между тем король Юрген был сбит с толку и Полевым Народом, жившим по соседству. Они все до единого занимались своими обычными делами. Так, Рунцина присматривала за тем, чтобы поля были прополоты; Сея заботилась о зернах, пока они покоятся в земле; Нодоса устраивала завязывание колосьев; Волусия оборачивала лист вокруг колоса; у каждой была некая древняя обязанность. И едва ли был день, когда кто — нибудь не работал в полях — или боронящий Оккатор, или Сатор и Саритор, сеющий и жнущий, или Стеркутий, унавоживающий почву; а Гиппона вечно суетилась то здесь то там, ухаживая за лошадьми, а к скоту была приставлена Бубона. На полях никогда не было ни малейшего покоя.
— И зачем вы занимаетесь этим из года в год?
— Как же, король Евбонийский, мы всегда этим занимались, — отвечали они в крайнем изумлении.
— Да, но почему бы вам вдруг не остановиться?
— Потому что в таком случае остановится вся работа. Хлеба пропадут, скот подохнет, а поля зарастут сорной травой.
— Но, насколько я понимаю, это не ваши хлеба, не ваш скот и не ваши поля. Вы с этого ничего не имеете. И ничто не может помешать вам прекратить нескончаемую работу и жить, как живет Лесной Народ, который никогда не занимался тяжелым трудом.
— По — моему, нет! — сказал Аристей, крутя масличный пресс, и его зубы блеснули в улыбке, которая была очень приятна на вид. — Слыхано ли, чтобы Лесной Народ занимался чем — нибудь полезным!
— Да, но, — терпеливо сказал Юрген, — по — вашему, совершенно справедливо всегда заниматься утомительной и трудной работой, когда никто не вынуждает вас это делать? Почему бы вам иногда не устраивать выходной?
— Король Юрген, — ответила Форнакс, подняв голову от небольшой печи, в которой сушилось зерно, — вы говорите ерунду. У Полевого Народа никогда не бывает выходных. Никто о подобном и не слыхивал.
— Мы в самом деле о таком и не думали, — глубокомысленно сказали все остальные.
— Ох — хо — хо! — сказал Юрген. — Таковы, значит, ваши доводы. Я расспрошу об, этом Лесной Народ, ибо он наверняка более рассудителен.
Тут Юрген, уже входя в лес, столкнулся с Термином, который стоял как вкопанный, умащенный благовониями и увенчанный розами.
— Ага, — сказал Юрген, — вот один из людей Леса, собирающийся выйти в Поля. Но на твоем месте, мой друг, я держался бы подальше от таких идиотов.
— Я никогда не выхожу в Поля, — сказал Термин.
— Значит, ты возвращаешься в Лес.
— Конечно же, нет. Кто когда — либо слышал, чтобы я входил в Лес?
— На самом деле, как я сейчас вижу, ты просто стоишь здесь.
— Я всегда стою здесь, — сказал Термин.
— И никогда не двигаешься?
— Нет, — ответил Термин.
— А по какой причине?
— Потому что я всегда стою здесь не двигаясь, — сказал Термин. — Сдвинуться с места для меня было бы чем — то неслыханным.
Юрген оставил его и вошел в лес. Там он повстречал улыбающегося малого, ехавшего верхом на крупном баране. У этого юноши левый указательный палец был поднесен к губам, а в правой его руке находился предмет, который демонстрировать людям довольно неприлично.
— О, Боже мой! Сударь, на самом — то деле!.. — воскликнул Юрген.
— Бе! — отозвался баран.
Но улыбающийся малый вообще ничего не сказал, проехав мимо Юргена, потому что не в обычае Гарпократа разговаривать.
«Этого вполне достаточно, — размышлял Юрген, — если он привык приводить окружающих в смущение и остолбенение».
После чего Юрген стал свидетелем значительной суматохи, вызванной игрой в кустах сатира с ореадой.
— Но этот лес просто несносен! — сказал Юрген. — Есть ли у вас, люди Леса, хоть какая — то этика и мораль? Есть ли у вас чувство приличия, разве можно резвиться в рабочий день?
— Нет, — ответил Сатир, — конечно же, нет. Ни у кого из моего народа ничего такого нет, а естественным занятием всех сатиров является то, что ты сейчас прервал.
— Вероятно, ты говоришь правду, — сказал Юрген. — Все же тебе следует стыдиться того, что ты не лжешь.
— На самом деле, стыд для сатира что — то неслыханное! Слушай, ты, в блестящей рубахе, убирайся прочь! Мы изучаем эвдемонизм, а ты несешь чушь; и я занят, а ты мне мешаешь, — сказал Сатир.
— Кстати, на Кокаине, — сказал Юрген, — эвдемонизмом занимаются в помещении при закрытых дверях.
— А ты когда — нибудь слыхал, чтобы сатир находился в помещении?
— Спаси нас от зла и вреда! Но какое это имеет отношение к моим словам?
— Не пытайся увильнуть, ты, блестящий идиот! Сейчас ты сам видишь, что несешь чушь. И повторяю, что такая неслыханная чушь меня раздражает, — сказал Сатир.
Ореада вообще ничего не говорила. Но она тоже выглядела рассерженной, и Юрген подумал, что, вероятно, ореад не принято спасать от эвдемонизма сатиров.
И Юрген их оставил. И еще дальше в лесу он нашел лысого коренастого человека с большим пузом, толстым красным носом и очень маленькими мутными глазками. Сейчас этот старик был до такой степени пьян, что даже не мог идти: он сидел на земле, прислонившись к стволу дерева.
— Весьма недостойно находиться в таком состоянии с раннего утра, — заметил Юрген.
— Но Силен всегда пьян, — ответил лысый человек, с достоинством икнув.
— Так, значит, ты еще один из местных! Ну, и почему же ты всегда пьян, Силен?
— Потому что Силен — мудрейший из Лесного Народа.
— Ах, прошу прощения. Наконец — то нашелся хоть один, чьи извинения за свои ежедневные занятия внушают доверие. Тогда, Силен, раз ты так мудр, расскажи мне, неужели действительно для человека наилучшая судьба — вечно быть пьяным?
— Вообще — то нет. Пьянство — радость, уготованная богам, а люди разделяют ее совершенно нечестиво, и их соответственно наказывают за такую наглость. Людям лучше вообще не рождаться. А уж родившись, умереть как можно быстрее.
— О да! А если не удастся!
— Третья наилучшая вещь для человека — делать то, что от него ожидают, — ответил Силен.
— Но это же Закон Филистии, а с Филистией, как мне сообщили, Псевдополь находится в состоянии войны.
Силен задумался. Юрген обнаружил, что в этом старике весьма неприятным являлось то, что его мутные глазки не моргали, а веки вообще не шевелились. Его глаза двигались, словно волшебные глаза раскрашенного изваяния, под совершенно неподвижными красными веками. Поэтому было неприятно, когда эти глаза смотрели на тебя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});