class="p">— Ты солгал мне.
Глаза Финна были шире, чем она когда-либо видела, и впервые она увидела в них настоящий страх. Настоящее разбитое сердце.
— Да. Каждый день, кроме того. Я имел в виду то, что сказал, я держу свои обещания, Солейл…
Она смахнула эту искреннюю маску с разбитым сердцем прямо с его проклятого хамелеонского лица.
— Не надо, — прорычала она гортанным голосом, более злобным, чем у загнанного в угол волка. — Не смей.
Джерихо зажала рот руками, её глаза метались между Сорен и Финном. Каллиас выглядел так, словно это ему дали пощечину, пьяный туман сменился смутным ужасом, его рука была протянута — так же, как он тянулся к ней на том поле боя.
— Солейл, — прошептал он, уязвимый, измученный. — О боги, я не… прости, мы не так планировали тебе сказать…
Сорен не могла дышать. Её грудная клетка была полностью раздавлена, осколки рёбер и сердца представляли собой беспорядочную агонизирующую кашу, каждый удар разрушал другую её часть, пока всё её существо не забилось от боли. Её спина пульсировала так, словно в неё вонзили три ножа, на каждом из которых было выгравировано имя каждого родственника Атласа.
Она попалась на их удочку. Каждую чёртову секунду она думала, что опережает их, превосходит их… каждое мгновение она начинала задаваться вопросом, действительно ли они заботятся о ней, действительно ли кровь была гуще той ночи, в которой она выросла… её обманули.
Элиас пытался сказать ей. Она же думала, что была чересчур умной.
— Оставьте меня в покое, — голос, который с шипением вырывался из её разрушенных лёгких, казался невыносимо знакомым, таким же, как после смерти Джиры, когда она была такой ненавистной, злой и страдающей, что даже её голос казался бесполезным. — Не смотрите на меня. Не разговаривайте со мной. Если вы вообще цените свои идеальные маленькие жизни, вы будете держаться от меня подальше и молиться богам, чтобы я ушла раньше, чем я решу убить вас всех.
Они не остановили её. Она спрыгнула со стола. Они не потянулись к ней, когда она протиснулась мимо Каллиаса к двери, горячие слёзы уже обжигали её щёки, полуистерические вздохи сотрясали это богомерзкое месиво в её душе, пока она едва могла ставить одну ногу перед другой.
И хотя потом она часами лежала на кровати, уткнувшись головой в подушку, дрожа от ужаса и ярости, не желая встретиться с Элиасом лицом к лицу и признаться ему, что потерпела неудачу… они не пришли за ней. Точно так же, как и при пожаре, никто не пришёл — никто не услышал предсмертных криков Солейл, похороненных глубоко в душераздирающих рыданиях Сорен, слёзы смывали все следы этой давно умершей принцессы, пока она с таким же успехом не оказалась погребённой на глубине двух метров.
Этого было достаточно. Когда наступит ночь, они с Элиасом разработают новый план; отсюда было недалеко до границы с Арбориусом. Она всё ещё могла это сделать. Она всё ещё могла спасти его.
И она никогда, никогда в жизни никому не призналась бы, что её разбитое сердце имело такое же отношение к трём рыжеволосым во вражеском королевстве, как и к её умирающему товарищу по битве. Она никогда бы никому не призналась, что каким-то образом этим ублюдкам удалось наложить лапы на её сердце перед тем, как они вырвали его из её груди.
Что, сама того не желая, она почти начала любить их.
ГЛАВА 54
ЭЛИАС
Это была та самая наименьшая ошибка, которая окончательно всё испортила.
Он слишком освоился здесь, слишком привык к небольшому комфорту своей койки, слишком уверовал в привычки своих соседей по комнате. Он забыл, что, сколько бы он ни притворялся, он был шпионом в чужом королевстве, незнакомцем, который не мог питать надежду предсказать окружавших его людей.
Поэтому, когда он вернулся в свою пустую спальню после последнего поручения Симуса — очередного бесплодного опроса горожан, в попытке выяснить, кто может скрывать тёмные, захватывающие силы, — рассеянно, по чистой привычке, он вытащил чётки из своего рюкзака.
И как раз в тот момент, когда он вспомнил, что это была плохая идея, как только он вспомнил, почему они должны были спрятаны, Каллиас ворвался в комнату.
Он был в полном беспорядке, полупьяный, дрожащий, как будто его знобило, с красными от слёз глазами и пятнами на лице. Он не мог стоять прямо, шатался из стороны в сторону и выпрямлялся, в его глазах было полнейшее отчаяние.
— Эли, мне нужна твоя помощь, мне нужно, чтобы ты поговорил с…
Он умолк, его глаза широко распахнулись, когда его взгляд остановился на руке Элиаса. На чёрном черепе с алыми глазами, зажатом в его ладони. Потом поднялся на широко раскрытые глаза Элиаса, на его рот, полуоткрытый для оправданий, но не выдавший ни слова.
Выражение лица Каллиаса лишилось всяких чувств. Всего дружелюбия, всей мольбы, всего.
На их месте появилась сталь. Непроницаемая, безжалостная сталь. И хотя Каллиас пошатнулся на нетвёрдых ногах, когда принц вытащил свой меч и направил его в грудь Элиаса, он орудовал им с уверенностью, которая подсказала Элиасу, что избежать его удара будет невозможно.
— Вставай, — приказал Каллиас.
Элиас медленно поднял руки, его желудок сжался, страх затопил горло, как горячая смола, замедляя каждый удар его сердца до ужасных мурашек.
— Ваше Высочество, пожалуйста, это не то, что…
— Эли, — сказал Каллиас совершенно спокойно, — если это вообще твоё имя… Я дам тебе один шанс замолчать, и если ты им воспользуешься, я обещаю, что ты переживёшь допрос.
Нет, нет, нет. Он не мог всё испортить. Он не мог быть тем, из-за кого их поймали, он был так осторожен.
— Каллиас, пожалуйста, я…
Острие меча поцеловало яремную вену, и Каллиас пробормотал:
— Ты не хочешь испытывать сегодня моё милосердие, Эли. Я могу обещать, что ты обнаружишь его полное отсутствие.
Боги, нет. Не это. Что угодно, только не это.
Его плечо слегка пульсировало, словно извиняясь.
Самое последнее место, где он хотел умереть, было в подземелье Атласа.
Но всё, что он мог сделать, это встать, когда Каллиас приказал. И даже когда Симус проскользнул внутрь — даже когда он с удовлетворением посмотрел на чётки Элиаса широко раскрытыми глазами, даже когда он начал выпаливать «я так и знал», прежде чем Каллиас бросил на него взгляд, острый, как остриё стрелы, — он не обронил ни слова.
Во всяком случае, не вслух. Но в его голове была какофония, литания отчаянных молитв, обращённых к Мортем, последняя попытка получить её милость или её чудо.
Но, казалось,