Я, и верно, знала – не оставят теперь Эрика в покое прислужники Трибога, так просто от него не отступятся – почуяли запах человечьей крови. А плакать перестала, да и страх почему-то прошел. Может, потому, что твердо поняла – не позволю подлому Всееду лапу к своему любимому протянуть! Костьми на дороге Темных слуг лягу, а мужа защищу, закрою, не добыть им его, не достать!
– Не пугайся, – покаянно бормотал Эрик. – Слышала ты лишь угрозы пустые… Что мне старик сделать может?
– Глупый, – засмеялась я и, еще чувствуя на губах солоноватый вкус слез, обняла русую голову мужа, притянула к груди. – Не боюсь я… С тобой ничего не боюсь…
БЕЛЯНА
В чистых Рюриковых хоромах было тесно от народа. Отмечали радостное событие – родился у Новоградского Князя сын, а посему позволялось в этот день любому, даже рабу, войти на Княжий двор, повеселиться от души да набить вечно голодное брюхо. Правда, у дружины были свои столы, у Князя с родней – свой, а для смердов стояли длинные лавки прямо на дворе – угощайся кто хочешь…
Я хоть и чувствовала себя воем, а к застольям с медовым весельем все же приучиться не могла. А иногда и дружинники, выпив лишку, вспоминали про мою женскую суть, лезли с пьяными ласками. Я на них обиды не держала, сама порой маялась без ласкового взгляда и нежного слова, понимала – несладко им приходится, особенно тем, кто прибился к Новоградской дружине из дальних краев, кто видит бессонными муторными ночами родные лица, чует тепло давно утраченного очага… Эрик тоже таким неприкаянным был, а теперь радовалась душа, на него глядя, – эвон как повеселел, горделиво приобняв молодую жену. Есть чем гордиться, такую красавицу поди-ка сыщи – глаза васильковые, словно озерная гладь на закате, волосы золотые, словно пшеница спелая, щеки – белые лилии. Смотрит на мужа неотрывно, остальных и не замечает. Даже те, что ночами под ее окнами прохаживались, хоть и завидовали ярлу, а признавали – ладная получилась пара, глянешь, и залюбуешься.
Медведь уже напился изрядно – у Новоградского Князя не только медовуха была, подавали и вина, с терпким запахом и дурящим вкусом. Лис, увидев осоловелую рожу брата, вспомнил о Бегуне, завопил:
– Повесели людей, певун, потешь сердце песней! Дружинники притихли. Бегуна все знали, любили его за чистый голос и незлобивый нрав. Он и сейчас выкручиваться да цену себе набивать не стал, спросил только:
– Веселую спеть иль печальную?
Рюрик поднялся, огладил ладонью густые усы:
– Веселую. Радость у нас, не печаль!
Бегун согласно кивнул, задумался, припоминая такую песню, чтобы всем по вкусу пришлась. Константин встал из-за Княжьего стола, подошел к нему:
– Шутейное что-нибудь… Чтоб посмеяться заставила…
Бегун опять кивнул, вытянул из-за пояса тонкую свирель, завел веселую плясовую мелодию, а потом оборвался вдруг на самой высокой ноте и продолжил песню уже голосом. Он не просто пел, а приплясывал да показывал, о чем поет, отчего казалась песенка вдвое потешней:
Как по небу светла ладья плывет,
А за нею красна девка идет.
Просит, молит, рукавом утирается,
О своей несчастной доле убивается:
«Кабы дали бы мне боги добра,
Кабы дали бы мне злата-серебра,
Да родителя такого, чтоб не бил,
Да милого муженька, чтоб любил…»
Услыхала ее плач добра Доля,
Отвечала: «Будь на то твоя воля,
Но соседке, чтоб обиды не носила,
Дам я вдвое, чего ты попросила».
Завопила молодушка, застенала,
Белы руки к небесам заломала:
«Ах, послушай, сладка Доля, мой сказ,
Забери ты у меня один глаз!
Не забудь лишь обещанье свое –
Оба сразу забери у нее!»
Уже изрядно захмелевшие вой поначалу не поняли смысла песни, Рюрик уразумел первым, расхохотался, заглушая возобновившееся пение свирели. Следом, багровея, зашелся смехом Эрик, а потом уж и остальные сообразили – покатилось веселье волной до самого двора, где голоса Бегуна и слышно не было. Я знала – такие песенки, когда к месту спеты, надолго людям запомнятся, будут вспоминать от словечка до словечка, передавать детям своим. Бегуну закричали:
– Еще спой, еще!
Он, улыбаясь, кивал, а сам косился на Рюрика – может, угадает по какому-нибудь знаку, что желает услышать светлый Князь. И угадал-таки, взбодрился, запел длинную красивую песню о быстром соколе, от чьего острого клюва ни одна добыча не ускользнет. И ведь хитер оказался, вставил в старинную песню слова о соколенке, в отцовском гнезде подрастающем! Рюрику песня глянулась – послал холопа поднести певцу ковш с вином, улыбнулся ободряюще. Кто в силах остановить почуявшего славу певуна? Верно, лишь Морена, да и та не прервет, дослушает – даже она песню ценит, вьюжными зимними вечерами без нее не обходится. Правда, песни у нее все тягучие да тоскливые, как те, что в моей душе стонали… Вновь вспомнился Славен, и душно вдруг стало в просторной горнице, захотелось на волю, к тихой реченьке, что унесла моего милого…
На берегу никого не было, как-никак осень уж надвинулась. Пришлые ладьи ушли давно, а те расшивы, что остались, всю зиму, видать, здесь простоят. В ночном воздухе носились осенние запахи, напоминали ту страшную осень, когда вынырнула, невесть откуда, урманская ладья, подхватила моего сердечного друга и унесла на погибель. И до того я замечталась, что показалось, слышу плеск лодейных весел, негромкие выкрики урман. Головой помотала и замерла остолбенело – выходила из-за поросшего кустарником берега узкая хищная морда ладьи… Той самой! Не могла я ошибиться – сколько раз во сне ее видела, намертво запомнила звериный лик! Окромя меня оказались на берегу зоркие мальчишки, побежали с громкими воплями на Княжий двор. Кто бы ни были чужеземцы, в столь позднее время пришедшие к Новограду, а в такой день Рюрик их без угощения не отпустит…
Народ толпой вывалил со двора смотреть на странных урман, да и я, вместе со всеми, к берегу поближе подошла, вытянула с надеждой шею и чуть не заплакала от обиды – не было на ладье рабов, сидели на веслах сами викинги. По всему видать, побывали они во многих переделках – на собравшихся людей даже внимания не обращали. Пристали молча, к берегу закрепили тугими веревками ладью, а сходить на берег не спешили, порядки знали, ждали Княжьего слова. И люди на берегу тоже ждали, ощупывали глазами пришлых, оценивали, во сколько обойдутся Князю новые дружинники, – все знают, коли пришли на зиму глядя, значит, зимовать останутся, а то поклонятся Рюрику, мол, прими под крепкое крыло, ясный сокол. Он примет – хорошие вой на вес золота, а эти, судя по всему, не просто хороши…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});