и обута как следует?
В ответ Анне пообещали, что у её сестренки всего будет вдоволь.
— Ну, так и быть, поезжайте! — сказала Анна, и карета уехала.
Лийсе очень понравилось сидеть в богатой карете, ей было удобно и хорошо, и все девушки ласково с ней разговаривали. Пока она могла видеть Анну, она продолжала махать ей ручонкой на прощание. А когда карета скрылась за поворотом, Анна села на обочине и заплакала: она не знала, как будет жить дальше, не чувствуя в своей руке ладошку сестренки.
Но тут Анна вспомнила про обещания, которые дали ей добрые люди, и подумала, что сама никогда не могла бы так холить и лелеять свою сестренку, и с этой мыслью она утерла слезы и пошла дальше. Дорога вела в гору, и к вечеру Анна очутилась в дремучем лесу. Вдруг она увидела что-то похожее на корявый засохший куст, но тут куст зашевелился и двинулся ей навстречу, и тогда Анна разглядела, что это вовсе не куст, а старая — престарая старушонка.
При виде её Анна оробела, да и немудрено было: лицо старушки потемнело от старости, как бурый осенний лист, и годы так иссушили её тело, что при каждом шаге слышен был скрип костей. Скрипучим голосом старушка спросила Анну, куда она держит путь и почему на ночь глядя забрела в глухую чащу.
— Ищу людей, которые взяли бы меня в услужение, — ответила девочка.
— Вот это кстати, — сказала ей старушка. — Потому что я как раз ищу себе служанку, которая взялась бы ухаживать за моим стариком, а то он стал совсем замарашкой.
Слабенький он стал, одряхлел мой голубчик, и по дому у нас работы разве что самая малость. Ступай за мной, и я покажу тебе, как славненько мы живем!
Анна согласилась, и старушка повела её дальше в глубь леса. Высоко-высоко на горе, под скалою среди диких камней, где рос один чертополох да терновник, жила старушка со своим стариком, и старичок оказался ни больше и ни меньше, как настоящим горным троллем. Свернувшись калачиком, он лежал на камнях в гуще колючих зарослей. Это был его диван. Голова у него была громадная, как старый пень, а волосы торчали во все стороны, как ветки терновника. У него был не рот, а ротище — огромный, красный и полный большущих желтых зубов, а уж глазищи, которыми он уставился на Анну, похожи были на два облупленных крутых яйца.
Старуха пощекотала ему в голове еловой шишкой и сказала:
— Вот погляди, моя радость, какую девчонку я привела, она будет за тобой хорошо ухаживать.
Пучеглазый тролль хихикнул и, глядя на Анну, сказал:
— Ладно, поживем — увидим, какая из неё работница.
Анна задрожала, но делать нечего, пришлось ей подойти к троллю поближе.
— А ну-ка, остриги мне ногти! — велел ей тролль. — Овечьи ножницы висят вон там, на скале.
У тролля были не ногти, а когти, и Анна тряслась от страха, пока их стригла, а тролль все время следил за нею, не сводя своих страшных вылупленных глаз.
— Молодец, хорошо справилась! — сказал он, когда девочка кончила свое дело. — А теперь причеши меня. Вон там, под елкой, лежат грабли.
Нелегкая это была работа расчесывать его патлы. Мало того, что они свалялись и перепутались, как ветки репейника, но в этих зарослях водилось еще много всякой живности. Анне пришлось напрягать все свои силы, и пот лил с неё градом.
— Ишь ты, какой я стал гладенький — волосок к волоску, — сказал тролль, проведя ручищей по своей голове. — А теперь пой мне колыбельную, пока не убаюкаешь.
Делать нечего! Анна села рядом с троллем и стала его тихонько баюкать: она пела песенку и притом должна была качать его, перекатывая с боку на бок, как бревно. Тролль сказал, что он только так и привык засыпать.
Анна тихонько напевала нежным своим голоском, а тролль урчал, как старый медведь, пока наконец не заснул.
— Уснул мой соколик! — сказала троллиха, которая и сама прилегла отдохнуть среди зарослей репейника. — Можешь и ты поспать.
Анна свернулась калачиком на сырой подстилке из мха под еловыми ветками, но как ни старалась, а заснуть так и не смогла. Лежа на земле, она смотрела на темный небосвод, а с высоты на неё глядел, мерцая сквозь завесу ветвей, ясный месяц.
«Знать бы только, как поживает моя сестренка! — думала Анна. — Знать бы только, что она лежит в шелковой постельке, тогда мне и на камнях хорошо бы спалось».
И тут ей показалось, что месяц широко улыбнулся ей с высоты и сказал:
— Будь покойна. Твоя сестричка спит в шелковой постельке, усни и ты.
И в тот же миг Анна заснула.
А Элисабет между тем подъехала в карете к замку герцога, который стоял на высокой горе, откуда было видно далеко кругом. Во дворце их встретили еще четыре девушки, они ласково приняли девочку; все восемь сестер стали её обнимать и целовать, называли её душечкой и говорили, что никогда не видели девочки милее. У дочек герцога была прежде младшая сестренка, но она умерла, когда ей было столько же лет, сколько Лийсе, поэтому сейчас у девушек было такое чувство, будто к ним вернулась их любимица, и они наперебой старались угодить малютке.
— Принесите-ка мне золотые ножнички, — говорила одна, — я подстригу ей ноготки.
— Подайте мне золотую щеточку, и я приглажу её золотистые волосики, — говорила другая.
Девочку накормили вишневым вареньем и сладкой кашкой с миндалем, а когда наступил вечер, её отнесли в башенную комнатку, где уже была приготовлена кроватка с голубой шелковой перинкой, и одна барышня взяла в руки лютню и стала играть на ней и петь колыбельную песенку.
Целый день Элисабет переходила с рук на руки, и все её целовали и миловали, а она щебетала весело, как синичка. Когда её уложили в шелковую постельку, она притихла и задумалась. Широко открытые глаза девочки смотрели на круглый месяц, который светил к ней в окошко с небесной вышины.
«Как-то поживает сестрица моя Анна? — молвила она про себя. — Надо мне поглядеть на сестрицу! Вот возьму да и пойду её искать».
Но тут ей почудилось, будто месяц ей ласково улыбнулся и сказал:
— Тебе нельзя, ты еще маленькая, зато я хорошо вижу Анну. Она сейчас спит сладким сном. Давай-ка и ты засыпай поскорее!
Тогда Элисабет крепко зажмурила глазки, и под музыку лютни она незаметно уснула.
Вот так Элисабет сделалась приемной дочерью герцога, а Анна служанкой горного тролля, и с тех пор зажили