растянулась Бая у него в ногах. Как всегда. Как всегда они делают, когда другим позанимаются. Любит Бая так сидеть. Любит так с груди врановой на небо задумчиво смотреть.
— Ну что же неймётся тебе, Вран с Белых болот? — спрашивает она с такой безмятежностью беззаботной, что вновь тисками раскалёнными грудь Врана безмятежность эта сжимает. — Давай сбежим, давай сбежим… Куда сбежим? Зачем? И от кого? От Лесьяры, я полагаю? Её возмущение возможное тебе никак покоя не даёт?
— Возмущение? — хмыкает Вран натянуто. — Возможное? Бая, как будто я твою мать лучше, чем ты, знаю. Слишком мягко ты…
— Так что, — прерывает его Бая. — Лесьяра тебя беспокоит?
Нет, конечно же, нет. Никакого дела Врану до Лесьяры нет. И до возмущения её «возможного», и до гнева её вполне вероятного.
— …да, может, и Лесьяра тоже, — отвечает он.
— Вран.
— Бая.
— Зачем ты даже в этом мне…
— Может, и Лесьяра, — повторяет Вран с нажимом. — Да… да, может, и Лесьяра. Может, и не только Лесьяра, конечно — но и она. Скажи мне, Бая — счастлива ты здесь? Счастливы все здесь?
— Вполне, — закатывает глаза Бая.
Не понимает она, что не шутка это. Что не забалтывает Вран её сейчас, разговоров опасных избегая.
— А я так не думаю, — заявляет Вран.
— Вот как, — насмешливо глаза Бая сужает. — И в чём же несчастье наше? Где увидел ты его, красавец? Что у нас не так?
— Всё, — вырывается у Врана.
Просыпается небо голубое над их головами — чистое, ясное, ни облачка. Стрекочут жуки в зарослях осоки, первые песни свои птицы ранние зачинают — и пронизано всё безмятежностью той же, что и взгляд Баи лишь слегка любопытный, на Врана устремлённый, негой предрассветной полный.
Да, не самое сейчас подходящее время для речей пылких. Спать, кажется, Бая уже хочет. Не настроена она на обсуждения подобные. Только на то настроена, чтобы продолжать на груди его нежиться, узоры бессвязные на его руках пальцами рисуя.
А, может, думает Вран, решительно на ноги поднимаясь и осторожно Баю от себя отодвигая, и неплохое это время как раз. Самое то — явно не станет Бая сейчас с ним спорить, явно терпеливо его выслушает, лишь бы успокоился он в смятении своём душевном поскорее.
— Вот как, — повторяет Бая, лишь поудобнее у дерева устраиваясь и сверху вниз на Врана глядя. — Что ж… Вижу, очень ты поделиться со мной этим хочешь. Возражать тебе, я так понимаю, смысла нет?
Иногда напоминает Бая Врану Солна чем-то — язвительностью своей, например. Только совсем другая у Баи язвительность — беззлобная, игривая, не обидная. Только никогда ни усталости, ни разочарования в глазах у Баи не появляется.
И на всё Вран готов, чтобы и не появилось.
Закидывает Бая руки за голову, дрогает грудь её обнажённая, и пляшут, пляшут, пляшут в глазах искорки смешливые — и до сердца самого вранова долетают, и щекочут его легонько, и спрашивают словно: ну что, не передумал? Уверен ли ты, что правда хочешь на это время наше тратить? Может, чем-нибудь другим займёмся?
— Нет, — говорит Вран быстро, чтобы не передумать. — Смотри… послушай, красавица. Уж не день и не два я пробыл в племени вашем — уж понял я, что тут к чему. Уж прочувствовал все обычаи на шкуре собственной. И обычаи эти… что-то не греют душу мне. Свобода разве в них настоящая есть? Нет. Как Лесьяра скажет, так и будет — а мало ли, что захочет сказать она? Люди уж который месяц вам вредят, нам вредят — а Лесьяре всё равно. Не уходит она никуда, ничего людям этим не делает — так и живут они в деревне своей спокойно, беспокойства одни другим лишь учиняя. Волчьи ямы повсюду вырыты, волка человек убьёт, если опасным его посчитает — разве это дело? И ладно бы это только…
— О, ну понеслось, — тянет Солн, как назло, именно в этот миг у деревьев появившийся. — Сейчас, конечно, всё нам Враша расскажет, как правильно. Теперь всё, конечно, по полочкам будет разложено. И как жили мы без него?
— И ладно бы это только, — Врана умолкшего Бая подгоняет. — Хорошо, это для меня не новость, это я от тебя уже много раз слышала — что же ещё ты мне поведаешь?
— Да то, что и в лесу из-за людей, и в доме из-за законов ваших жизни вам нет, — говорит Вран, от Солна упрямо отворачиваясь. — Счастлив ли Самбор, знахарем всю жизнь мечтавший стать, но в кузнецах до конца неё же осевший? Счастлив Веш, тоже для этого дела рождённый — но так никогда его и не опробующий? А Сивер, брат твой, тоже счастлив, что именно на его голову знахарство это свалилось? Ни за что не поверю. Счастливы ли старики, изо дня в день в землянке сидящие не с теми, кто быть с ними рад, а с теми, кого Лесьяра наказывает? Счастлив ли Бушуй, которого раньше времени Лесьяра в землянку эту отправила? Счастливы ли Верен с Неревом, которых она в делах их родителей винит, вместо того чтобы к их делам присмотреться? Счастлив ли кто-нибудь, зная, что никогда его слово услышано не будет, если оно словам Лесьяры противоречит? Счастлива ли ты была, в размышления свои погружаясь, то на людей веселящихся, то на волков других глядя и думая: а будет ли так и со мной? Кого мне Лесьяра в спутники выберет, на кого пальцем укажет: вот он, твой муж?
Кивает Бая медленно, опускает руки вытянутые. Так же медленно, изящно с земли поднимается — и к Врану подходит.
— И ты предлагаешь… — говорит она вкрадчиво, вопросительно.
И внимательны, задумчивы глаза её — как будто забавляют её слова врановы, но и дальше их послушать она не прочь — вдруг что-то дельное он скажет?
— Другое я что-нибудь попробовать предлагаю, красавица, — так же вкрадчиво Вран говорит. — Ты смотри… ты смотри, ты послушай только: не всё такое глупое у людей, как на первый взгляд может показаться. Не зря же и ваши к ним идут, а не наоборот — не зря же родители Верена с Неревом туда бежали, детей оставив. Да, дури у людей много в головах, но ты же сама мне говорила — должен я научиться хорошее во всём видеть, не так ли? Я и вижу. Не один человек судьбу общины всей решает, а старейшины — и мы их выбираем, и мы всегда старейшину права голоса лишить можем, если понимаем, что не туда его несёт. Каждый у нас