с кем связались — ох, по незнанию мы с ним водились, ох, не сердись на нас, не по своей воле мы с ним сейчас…
— Что?.. — моргает Зима.
И видит Вран, что всё ещё смотрит на него Бая. И прекращается танец её с водяным причудливый — и хмурится водяной, тоже на Врана глядя, и наклоняется к уху баиному, что-то шептать в него начиная…
Понятно.
— Да Горана с Зораном я, говорю, провожал, — быстро Вран говорит, на Зиму взгляд переводя. — И Нерева. Ты… права ты, Зима — не хочу я что-то в празднике этом участвовать.
— Что?.. — ещё растеряннее Зима повторяет, на глазах сникая. — Но, Вран…
— Да ты не волнуйся, мил…
Протягивает Вран руку, чтобы по плечу её ободряюще похлопать — но искажаются вдруг лица русалок в таком ужасе смертельном, словно ножом он к их шеям потянулся.
— НЕ КРАДИ! — взвизгивает истошно одна, от него отшатываясь.
— НЕ ЗАБИРАЙ! — вопит вторая, в другую сторону Зиму, всё ещё под локти их держащую, дёргая.
— Не нужно тебе наше, уже взял ты чужое!
— Больше не поместится, не поместится, не поместится!
— Хозяюшка, помоги!
— Хозяюшка, защити!
Вырываются русалки из рук Зимы ошеломлённой — и к костру бросаются, продолжая визжать на всю округу.
Ловит Вран не один, не два — несколько десятков взглядов недоумевающих.
— До завтра, Зима, — торопливо говорит он, разворачиваясь — чтобы самого главного взгляда, баиного, не видеть. — Повеселись здесь за меня.
Говорит ему что-то Зима, идти даже за ним пытается — да только так быстро Вран вперёд шагает, что отстаёт Зима очень скоро.
И опоминается Вран только тогда, когда до леса доходит.
И останавливается: ха, вот ты и попался, словно Чомор ему говорит невидимый. Дальше-то одному тебе не убежать. Хотя, конечно, можешь попробовать — я только рад буду, я всегда с тобой поквитаться готов.
И что дальше?
Дальше-то что?
Смотрит, смотрит Вран на лес, перед глазами бесстрастно чернеющий, и бесконечно, снова и снова вопрос этот в голове повторяет.
Что. Дальше?
Не сегодня даже, не завтра — вообще?
Как долго продолжаться это будет?
Сколько ещё раз вот так на грани он балансировать будет, замешательство одно у лютов вызывая? Сколько ещё раз в волка обратится неумелого, в жаре души чужой задыхающегося? Сколько раз у леса вот так же замрёт, вспомнив в последний миг: не дано ему одному в лес этот ступать, не позволено? Сколько раз лесавки от него с криками и проклятиями убегут, вместо того чтобы помощь его принять, сколько раз русалки при одном виде его, при одном движении его, в их сторону направленном, голосить начнут? Сколько таких взглядов баиных на себе он поймает, сколько раз нечисть к уху её наклонится услужливо, не пойми что в него шепча? Сколько раз Солн ласки их в лесу прервёт, сколько раз Бая спросит: «Кто?»
Сколько раз Чая, если бы не погибла она в яме волчьей, Травным бы его назвала?
Неужели вот так его жизнь долгожданная у лютов и пройдёт? В недомолвках, в страхе вечном, в угольке души чужой, грудь его грызущем, в землянке стариковской с Бушуем ненавистным? «Полудушник» — теперь понимает Вран, что это значит. И не там, и не здесь. И не человек, и не волк. И не свой, но и не совсем чужой. И не принять, и не изгнать. И гореть, гореть костру этому яркому, всех лютов собой освещать — а Врана в стороне от себя держать, подальше, так, чтобы ни всполоха огненного на него не тратить.
И что делать с этим Врану?
— Всё ещё ничего не хочешь мне сказать? — задумчиво голос баин за его спиной спрашивает.
Оборачивается Вран — и вот она, спокойно на него глядящая, тьмой ночной так же, как и он, окутанная — не светом огненным.
Что, и Баю в тьму эту вечную Вран за собой потащит?
Мотает Вран головой, мысли дурные отгоняя — но понимает его Бая по-своему.
— Ну, я так и подумала, — говорит она. — Что ж. Идём?
«Идём»?..
На лес Бая кивает, последние сомнения его развеивая — что хочет она обратно к остальным Врана сопроводить.
— Не помню, чтобы Солн мне об обычаях ваших по лесу этой ночью гулять рассказывал, красавица, — говорит Вран озадаченно.
— Ага, — отвечает Бая невозмутимо. — И я не помню, чтобы мне о тех рассказывали, от кого все жители лесные и болотные в разные стороны разбегаются, а сами они одни даже в лес зайти не могут. Но видишь, бывает же — не всё мы знаем в этой жизни. Пойдём, Вран. Или ты до утра здесь стоять собираешься?
— Мне-то не трудно, — настороженно Вран отвечает. — И здесь постоять, и с тобой в лес пойти, ты же знаешь, не откажу я тебе никогда — но… Как будто в другом месте ты сейчас быть должна.
— Как будто должна, — соглашается Бая, в лес шагая. — Но как будто поняли все давно, что не всегда я там и с тем, с кем должна быть. Даже хозяева водные это поняли.
«Хозяева водные» — это она водяного в виду имеет, видимо.
— Разумно, — и Вран соглашается, за ней следуя. — И… что именно тебе хозяин водный обо мне сказал? Посоветовал что, может?
— Посоветовал, — хмыкает Бая. — Чтобы подальше я от тебя держалась, вора и полудушника. И больше он мне хотел рассказать — что они все в прозвища эти вкладывают, почему ты всем подряд в лесу нашем не мил, но я сказала, что не стоит. Я сказала: верю я ему, верю я в него, как один раз поверила — так до сих пор верю, и буду я слушать только то, что он сам мне рассказать решит. Дождусь я мига этого великого — не век же ему речами меня сладкими забалтывать да вид делать, что вовсе самого его ничто не смущает? Не думаю я, сказала, что за спиной его и против воли его узнавать что-то о нём справедливо будет. Слухи пусть другие собирают — не для меня это.
Иногда думает Вран: ну как, как лютица ему такая чудная досталась?
— И куда мы идём, красавица? — спрашивает он её небрежно. — Ты смотри, в лесу сейчас осторожнее надо быть: половина деревни в него высыпалась, а другая половина у реки слоняется.
— Уж не тебе меня учить, как во время солнцеворота летнего от людей в лесу ускальзывать, — усмехается Бая, за руку его беря. — Не вчера я родилась, все тропы их излюбленные знаю. Не волнуйся — не