Дни были однообразны. Работа, книги, иногда видео, редко — Сеть. В Сети она искала информацию о действиях и перемещениях советника при правительстве Европейской России. И — странное дело — застарелая фобия оставила её. В полнолуние она уснула без снотворного. Эти больше не имели права даже на её сны — в них вошел Волков.
Она начала искать материалы. Снова обратилась к врачу. Для человека с её историей это было вполне естественно. Нет, сказали ей. Невозможно. Это легенда — также как и способность превращаться в животных или истаивать туманом. Старшие — эмпаты. Иногда способны к телепатии. Гипноз, эндокринное воздействие — так называемый «поцелуй» — это тоже возможно, но вы совершенно чисты.
Она знала, что врачи ошибаются. Потому что мир был ярким и отчетливым. Потому что она видела каждый листочек на тополе через дорогу. Потому что однажды утром она, проснувшись, первым делом попыталась записать услышанную во сне мелодию.
И чувствовала себя двумерным предметом в трехмерном пространстве.
И ещё она знала, что Волков — когда дела не требуют его присутствия в дальних палестинах, — приходит на озеро каждый день.
А ей не нужно было озеро — ей теперь хватало цвета неба, шороха проехавшей автомашины, улыбки случайного прохожего. Потому что существо, которое всерьез рассматривало возможность её съесть, сейчас держало её голову над водой. В качестве извинения. Или просто из симпатии.
Но главное — главное — ушел страх. Как будто отпустил старый нервный спазм, исчезла привычная зубная боль. И когда он ушел, Пинна поняла, что боялась не старших. Боялась людей.
Людей, окружающего мира, движений, решений… Да, с той ночи. Когда улица, на которой она жила, вдруг вывернулась наизнанку и захотела проглотить её. С тех самых пор. Потому что предать могло что угодно. А сейчас она — странное дело — уже не чувствовала, а знала, что предательства можно ждать отовсюду, но жила с этим спокойно. От людей действительно нельзя требовать слишком многого. Они — дети. Они гоняются за дорогими и блестящими игрушками: квартира, машина, мебель, мультиканальный терминал… Ей вспоминался весенний танец бабочек над водой — и невеселый смысл этого танца: спариться, отложить яички и умереть. У некоторых бабочек даже нет пищеварительной системы. Но все же их танец легок и прекрасен. Но все же человеческая жизнь хороша сама по себе, пусть она и уходит на ерунду.
Пинна вернулась на озеро. Три дня Волкова не было — и она знала, почему: он ездил с президентом на какие-то переговоры в Брюссель. Без него на озере было… не так.
На четвертый день, в обед, он появился.
Нет. Не будет камешков.
— Зачем вы это сделали?
— Я ровным счетом ничего не сделал. Слово чести. Это вы сами.
— Я… — Пинна вдруг поняла, что сказать «не верю» она не может.
— Я «подтолкнул» вас там в кафе, в самый первый раз. Убрал панику. Вы могли просто задохнуться. И все.
— Но теперь… мне… интересно только с вами.
— Очень жаль, Инна Сергеевна. Потому что вы мне можете быть интересны только в одном качестве. И разве вы не заметили мира вокруг?
— Я… я заметила. Этого недостаточно.
— Почему? Ну вот объясните мне, почему. Он ведь хорош. Для меня, — он посмотрел на Пинну в упор, и её опять обдало эхом, только в этот раз она не поняла, каким. Просто сильная эмоция и все. — Он настолько хорош, что я стал тем, чем стал, чтобы жить в нем на своих условиях. Вы можете — я это просто вижу. Почему вы не хотите?
— Потому что я… не могу на ваших условиях… так, чтобы сделать их своими. И на своих — не могу. Вы же не повернете так, чтобы вас не было. Вы отпустите меня — и возьмете кого-то ещё. Зачем мне…?
— Таких людей, как вы, я не беру против их воли. А тех, кого беру, не будет жалко даже вам. И если вас не устраивает положение вещей — отчего не попробовать изменить его? В подполье живут не очень долго, но живут.
— Я… не умею драться. И не хочу прятаться.
— А научиться? Измениться. Стать. Захотеть.
— Мне тридцать семь лет, Аркадий Петрович. Я боялась мужчин, боялась детей… поэтому я одинока. Я… нравлюсь себе такой, какая есть. Я не хочу учиться причинять боль. Не хочу менять это в себе. А научусь прятаться — снова стану бояться. Зачем?
— В жизни есть множество вещей, кроме страха.
— Это не страх. Мне хорошо с вами.
Треск разорванной ткани, бесстыдная мгла.В обнаженной нирване схлестнулись тела.Шорох кожистых крыл — нас баюкают ангелы ночи.Диким хмелем обвейся и стыло смотри,как звезда эдельвейса раскрылась внутри,как вибрирует в плеске соития мой позвоночник.Хрип дыхания слушай, забудь про шаги на дороге.Там пришли за тобой — только это до времени ждет.Ты нагая взойдешь на разбитые черные дроги,и безумный возница оскалит ликующий рот…
Он, видимо, заметил, что его слышно, и остановился. Теперь перед ней снова было пустое место, словно в картине вырезали силуэт — ни деревья, ни вода не ощущались сквозь него.
— Вы сказали, — заторопилась Пинна, — что я интересна вам только в одном качестве. Ну что же, пускай. Но хоть как-нибудь. Я хочу быть вам интересной. Вы подарили мне жизнь. Какой она должна быть. Но без вас — я не хочу.
— Это все говорят. Я тоже говорил. — Волков улыбнулся. — Я влюбился в первый раз уже после того как. Но трагической истории не вышло — к счастью, Антон Мануйлович успел перехватить меня раньше. И очень доходчиво объяснить мне, что я собираюсь сделать.
— Я не понимаю, чего вы хотите. Вы говорите, что берете только тех, кто пришел к вам добровольно. Вот я. Я люблю вас. Знаю, что у нас ничего не получится. И хочу отдать вам только то одно, что вам от меня нужно. Почему вы не берете?
«Не получается. Не идет. Не умею. Вот этим, в частности, — подумал Волков, — я и отличаюсь от Него. Мы с Ним как люди и старшие. Я не могу, а Он, большей частью, не хочет».
— Потому что это я могу найти где угодно. А вы красивы, Инна Сергеевна. Вы красивы и я хочу — вы спрашиваете меня, чего я хочу? — я хочу, чтобы вы жили. Без кокона.
— Сколько? — улыбнулась Пинна. — Тридцать, сорок… пятьдесят лет? Да, чувствовать воздух, солнце, траву — и одновременно… выгорать? Становиться брюзгой, переживать друзей… и знать, что где-то кто-то достался кому-то, не желающему себя сдерживать? И что есть вы — умеющий и желающий? Вы очень красивы, Аркадий Петрович. И я хочу, чтобы вы жили.
— Становиться брюзгой, накапливать желчь, переживать друзей, знать, что люди есть люди, и все равно. Это работа на всю жизнь. А вы просто слишком долго болели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});