— Отлично, — кивнул Волков. — На первый раз — просто отлично. Особенно для женщины.
Он засмеялся, увидев выражение лица Пинны.
— У меня нет предубеждений насчёт женского ума и способностей, с возрастом они все выветрились. Просто большинство женщин бросает камень из-за головы. Уж я не знаю, почему. Попробуйте ещё раз.
Он протянул вторую гальку, но Пинна нагнулась и выбрала камешек сама. На этот раз блинов было два.
— Великолепно, — сказал Волков с иронией, но без тени насмешки. — Скоро я вызову вас на состязание.
— Если с каждым броском у меня будет получаться вдвое лучше, вы проиграете.
— Вам — с удовольствием, — он вынул из кармана наручный комм, который не издал ни звука — видимо, просто завибрировал. — Да, через пятнадцать минут я буду там. Ждите, — спрятал обратно в карман. — Увы, мне придется оставить вас упражняться в одиночестве. До свидания.
Кто сказал — Казанова чарует лишь с целью маневра?Мне причастен пикантный полет на хвосте перетертого нерва.Мой напор сокрушит Гималаи и гордые Андыв монотонной свирепости черной и злой сарабанды…
Он не пришел в следующую субботу. И в воскресенье тоже. Все было хорошо. Как раньше. Как до того. А в пятницу днем, в обеденный перерыв она решила всё-таки выпить кофе в парке — и на подходе увидела блик на стеклянной стене. И вдруг удивилась себе, ощутив непонятное облегчение. Глупо и смешно. Смешно и глупо.
Она спустилась к озеру, подобрала гальку. Почти на ходу, резко, с захлестом бросила камешек от бедра.
Шлеп… шлеп… шлеп… шесть раз. Круги на воде — как на мишени.
В двадцати шагах от нее из ольховых зарослей выстрелил другой камешек. Шлеп-шлеп-шлеп-шлеп… Одиннадцать.
Не буду. Незачем. Все я знаю про их координацию движений. И читала. И видела.
Плоская шершавая поверхность. Камень слегка скошен вправо, повернуть. Не то. Семь.
Новый выстрел из соседних кустов. Девять кругов-мишеней… Сложная вязь переплетающихся окружностей… Небрежен? Поддается? Смешно.
Девять. Если сейчас и у него…
Двенадцать.
— Не отчаивайтесь, — прозвучало оттуда. — Поверьте, значение имеют только опыт и удача. А опыта у меня не так много, как вам кажется — я не практиковался около четырех веков.
— Вы смотрите на меня как на предмет.
— Стараюсь, Инна Сергеевна, — он оказался рядом (не шелохнулся ни один лист в кустах) — и посмотрел на нее.
— Мой… симбионт понимает, как можно хотеть красивую вещь. Присвоить, хранить… Пока я вижу вас так, он тоже видит вас так — они ведь неразумны в нашем смысле слова. Или сверхразумны, что, с моей точки зрения — одно и то же.
— Что значит — симбионт?
— Некая сущность, неразрывно связанная со мной и делающая меня тем, кто я есть. Она хочет быть моим хозяином, но пока что хозяин я. Ей приходится довольствоваться контрибуцией — дважды или трижды в год.
— Я… считала, что это требуется чаще.
— Молодые чувствуют жажду больше. И плохо умеют ей противостоять. И обычно не понимают, зачем.
Пинна подобрала гальку. Бросила. Пять.
— И как вы выбираете этих двоих-троих? С некоторых пор я пытаюсь понять, как можно оставаться порядочным людоедом.
— Это либо мои враги, либо приговоренные к смерти преступники, либо люди, готовые отдать мне жизнь добровольно.
— «Лотерея»?
— Личное соглашение. Мы встречаемся, я присматриваюсь к человеку. Если он кажется мне подходящим — нет семьи, нет близких друзей, его смерть не причинит никому боли — мы знакомимся. Он узнает меня поближе, если хочет. Если нет — мы больше не видимся с ним. Я говорю ему правду о своих — точнее, моего симбионта — намерениях. Если он говорит «нет», значит, нет. У меня достаточно неприятелей, а на выбор среди приговоренных у меня безусловный приоритет.
— Но вы предпочитаете личные соглашения…
— Да. Действует дольше.
— Ваш…
— Референт.
— Референт сказал, что вам почти пятьсот лет.
— Меньше. Я родился через 20 лет после основания Петербурга.
— И вы всегда…
— Врагов хватало всегда. Я ведь пошел на инициацию ради мести. Мне было 17 лет, я мало о чём думал, кроме этого. Это было на Камчатке, где я отбывал ссылку.
— В 17 лет?
— Я попал в Охотск в 11, вместе с родителями. Отец угодил в опалу в последние месяцы правления Петра Второго — он так и не узнал, почему. Да и я потом не узнал. Там тогда все тряслось — кто-то что-то кому-то сказал, кто-то что-то перепутал… — Волков нашел, наконец, подходящую галечку, бросил. Девятнадцать. За середину ушло. — Мы жили в Охотске почти свободно. Я даже в море ходил. В Охотске тогда строили порт, вернее, притворялись, что строили. Когда вернулась экспедиция Беринга, им просто некуда было деваться. Я был молодой, сильный. Считать хорошо умел. Чертить отец научил. А люди Беринга были в таком фаворе — что им дела предыдущего царствования. Все уже сладилось почти. Я не знал тогда, да и никто у нас не знал, что летом 37 Миних взял Очаков, и кто-то в Петербурге решил, что он стал весить слишком много. Отец во время оно знал его довольно коротко. И по нашу душу приехали. А начать решили с меня. Думали, что проще развязать язык мальчишке.
Пинна вдруг почувствовала, как откуда-то изнутри накатывает тяжелая, медленная ярость — ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это не её ярость. Просто Волков, видимо, забыл блокировать волну.
— Я молчал довольно долго. Я не знаю, смог бы я продержаться сам, или нет. Наверное, нет. Они хорошо знали свое дело и им был очень нужен результат. И тут мне повезло. Или не повезло. Предыдущий губернатор зря забыл про порт и зря заелся с Берингом. Его посадили. И назначили нового, из ссыльных, кто под рукой. Бывшего петербургского полицмейстера, графа Девиера. То есть тогда не графа. Уже. Или ещё. Это замечательная должность была — генерал-полицмейстер при Петре.
Пинна кивнула. 18 век её не очень интересовал, но она запоминала почти все, что читала — а читала много. С книгами, особенно с научной литературой, было спокойно. Она вдруг подумала, что Волков даже не спросил её, знает ли она, кто такой Петр Второй или Беринг. Ах да, конечно. Если бы она не понимала, он бы заметил.
— Но отца уже успели. Он увидел меня — и не выдержал, оболгал себя, мать, родных, друзей… А дальше Охотска ссылать вроде некуда. Все пошли под топор — я один торчал у них как гвоздь в сапоге.
Ярость угасла. Заблокировал? Успокоился?
— Только горе в том, — продолжал Волков, — что Антон Мануйлович некогда сам попал в похожий переплет. Вернее, он в них несколько раз попадал, но это уже было несмертельно, а вот первый раз… Он уже по одному этому мне помог бы. Но я ему ещё и подошел. Вытащить меня у канцелярии он не мог. Побег устроить — тоже. Да я и умирал уже. Вот он и пришел ко мне как-то вечером и предложил. Он был старшим, Антон Мануйлович. С того самого первого раза. Сказал он мне, что я выживу. Что переживу даже собственную казнь. Ну и объяснил, во что это обойдется. Я согласился, сразу. Мне было все равно, что будет, лишь бы у этих ничего не вышло. Вот со всеми у них выходило, а со мной не выйдет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});