До меня, конечно, доходили слухи. Но учитывая завесу секретности, которая окутывала советскую космическую программу, я никаких конкретных сведений не имел.
— Видишь ли, Сэм, — ответил я, — я знаю ровно столько же, сколько ты. Может, она полетит в воскресенье, а может и нет…
Я и в самом деле не знал ничего и назвал воскресенье просто так, подразумевая, что это может случиться в любой день недели. Но Джаффи истолковал мои слова по-своему, решил, что в них содержится намек. Не понимаю до сих пор, почему. Ведь Джаффи должен был сообразить: имей я доступ к секретной информации, я никогда не стал бы разглашать ее — ни намеками, ни еще каким-либо способом. Так по крайней мере мне кажется. Хотя не исключено, что мое поведение, моя болтливость, моя готовность «говорить по душам» настроили его (и не только его) на другой лад.
Так или иначе, в воскресенье 16 июня 1963 года Валентина Терешкова взлетела с Байконура, став первой женщиной-космонавтом в мире, — и телекомпания ABC, словами шефа своего московского бюро Сэма Джаффи, предсказала это событие за несколько часов. На следующий день Норман Михайлович вызвал меня к себе и устроил форменный допрос относительно того, кто сообщил мне о предстоящем космическом старте. Тут надо оговориться, что в Главной редакции политических публикаций, где я в то время еще работал, за соседним с моим столом сидел человек (кажется, звали его Валентином Михайловичем), имевший какие-то прямые связи с космической программой. Он конечно же знал о предстоящем полете, поэтому в утечке информации заподозрили именно его. Я слово в слово повторил свой разговор с Джаффи.
— Почему вы сказали, что это может произойти в воскресенье? — строго спросил Норман Михайлович.
— Понятия не имею. С таким же успехом мог бы назвать любой другой день недели. Вы же понимаете, что я не владел никакими сведениями!
Наконец я убедил его, что в самом деле ничего не знал, что никто ничего мне не говорил, что это все чистая случайность и что я сожалею о случившемся. В завершении беседы я поинтересовался:
— Скажите, Норман Михайлович, как стало известно, что именно я был источником сообщения Джаффи? Прослушивают его телефон?
Бородин посмотрел на меня с сожалением (дураков-то надо жалеть), потом сказал:
— Для чего прослушивать, когда вокруг столько болтунов? Кроме того, ABC отказалась давать его репортаж без указания источника информации. Вот он вас и назвал.
Я был потрясен. Я свято верил в то, что журналист никогда не выдает своих источников. Я даже не поверил Бородину, решив, что он хочет испортить мои отношения с Сэмом. В тот же вечер я позвонил Джаффи:
— Сэм, почему ты назвал меня информатором для твоего репортажа о предстоящем полете Терешковой?
Ответ был великолепный:
— Как же, Влад, я хотел, чтобы и ты заработал на этом славу.
* * *
Так прекратилось мое общение с Джаффи, и не только с ним. Это был довольно жестокий, но полезный предметный урок. Когда разговариваешь с журналистом, надо в обязательном порядке (и вне зависимости от того, приятель он или даже друг) произнести одно из трех: «off the record» — то есть нельзя даже ссылаться на мои слова; «background» — можно ссылаться, но нельзя называть источник; и «you can quote me» — вы можете цитировать меня.
С Ларри Кингом на Играх доброй воли. Сиэттл, 1989 г.
* * *
Когда несколько лет спустя стали ходить слухи, что Джаффи связан с ЦРУ, я был шокирован в гораздо меньшей степени. Сказывался опыт жизни и работы. Не знаю, правда ли это, но для меня это и не имеет особого значения. Я знал, что многие журналисты не только работали «под крышей», но активно сотрудничали с разведкой. Сегодня я гораздо менее готов осудить Сэма, чем тогда. Пройдя советскую школу журналистики, я многое понял, и теперь меня трудно удивить. Как говорится, я битый, а за одного битого двух небитых дают.
Мои контакты с американскими корреспондентами многому научили меня. Я смог понаблюдать за тем, как они работают, собирают крохи информации там-сям, потом сопоставляют, находят нужных им людей, даже когда обстоятельства места и времени этому не способствуют, и в конце концов создают тот самый репортаж, тот материал, который требовался. Меня подкупало их умение, их профессиональное мастерство. Но вместе с тем я полностью расходился с ними в вопросе так называемой объективной журналистики.
С моей стороны, возможно, несправедливо критиковать человека за то лишь, что он стремится сообщить факты. Но реальность журналистской деятельности заключается в том, что она не ограничивается только фактами — иначе журналиста мог бы заменить компьютер. Журналистика всегда сопряжена с необходимостью выбора. Выбора темы, подхода, лексики. В результате всякий разговор об объективности часто служит камуфляжем, ширмой, скрывающей, что факты окрашены оценками, данными журналистом. Таким образом не только читатели вводятся в заблуждение — как ни странно, сами журналисты начинают верить в свою преданность объективности.
Не надо ходить далеко за примером, достаточно ознакомиться с тем, что сообщали о Советском Союзе американские СМИ. Как показывают опросы, у значительного большинства американцев сугубо отрицательное представление о своих советских визави. Они уверены, что советские люди несчастны, не ценят семью, не столь патриотичны, не любят свою работу, лишены чувства юмора. Причиной тому — не генотип, а политическая система. Я вспоминаю свое участие в ток-шоу Фила Донахью в Нью-Йорке, когда женщина из аудитории, только что вернувшаяся из туристической поездки в Москву, поделилась своими впечатлениями.
— В вашем городе, — сказала она мне, — люди не улыбаются. Я почувствовала, как они подавлены. У меня был ужасный случай: я спускалась утром на лифте и поздоровалась с какой-то русской женщиной, а она просто молча посмотрела на меня и побоялась даже ответить.
— Давайте, мадам, проделаем с вами следующий опыт, когда закончится передача, — предложил я, — выйдем вместе с вами на улицы Нью-Йорка и посчитаем, сколько людей разгуливают с сияющими улыбками на лицах…
Последовал взрыв хохота и аплодисменты, не только потому, что жители Нью-Йорка обычно несутся сломя голову и вовсе не склонны блаженно улыбаться, но и потому, что очевиден был мой посыл: если москвичи не улыбаются — это оттого, что они жертвы «империи зла», а вот если не улыбаются нью-йоркцы — это от чего?
— Что касается вашего случае в лифте, — продолжал я, — то имейте в виду, что в большинстве стран, в том числе в моей, не принято заговаривать с незнакомыми людьми. Вас в этой ситуации могут принять либо за ненормального, либо за того, кто решил «склеить» понравившегося человека. Все-таки нужно понимать, что вы имеете дело с другой культурой…