лицо ветру, осушавшему ее слезы, шептала строки стихотворения, выполняя просьбу своей бабушки. Это было своеобразное надгробное слово над могилой эльфа. Лиз сочинила его в одну из своих бессонных ночей, вызванных смертью Фергюса.
— Нет в прошлое возврата, нет пути.
Что кануло, то вновь не обрести
И не прижать к томящейся груди.
Нам, слезы пряча, на закат брести.
Да было ль прошлое? И будущего нет.
Вчера, как завтра, смысла не имеет.
Есть долгий день со сменой зим и лет,
В котором ночь, как неизбежность, зреет.
Для Лиз уход Фергюса «в страну теней», как она это называла, стал большим потрясением. Она даже перестала принимать в своем замке гостей и никуда не выезжала сама. И объявила всем родственникам и слугам, что будет носить траур до самой своей смерти, пообещав, что долго ждать им этого не придется. Лиз замкнулась в себе и почти ни с кем не разговаривала. Только Оливия могла иногда отвлечь бабушку от мрачных мыслей, которые медленно, но верно сводили ее в могилу…
Альф осторожно положил руку ей на плечо, и Оливия, вздрогнув, очнулась от своих раздумий. Альф сказал, стараясь, чтобы его голос звучал естественно:
— Оливия, нам пора! И не плачь, прошу тебя. Фергюс всегда будет с нами. А потом мы всегда будем с ним.
Они спустились со скалы. Прошли по тропинке и поднялись к маяку. Миновали ограду с бабочками, которую Алун починил и снова установил на место, и подошли к башне, где их терпеливо дожидался эльф.
— Скотти готовит свой чудесный пунш, — сказал он, улыбаясь. — Старушка очень обрадовалась, когда узнала о вашем прибытии. А Аластер пообещал присоединиться к общему столу, как только его покинет вдохновение.
— Надо ждать бурю, — сказал Альф. — Ночь будет темной.
— Мы осветим ее, — произнес Алун. — Идите за мной.
Они вошли в башню и начали подниматься по узкой крутой извивающейся лестнице. На высоте двадцати с лишним метров они вошли в помещение, в котором находился пульт управления маяком. В прорезь окна было видно, как небо застилают мрачные тучи, края которых освещали вспышки далеких молний.
Алун показал на красную кнопку в центре пульта управления и торжественно сказал:
— Повелитель Альф, это твое право!
Альф не стал возражать. Он подошел и решительно нажал на кнопку.
И в то же мгновение тьму, окружавшую остров, прорезал мощный луч света, идущий от маяка. Бездействовавший много лет, он снова начал указывать путь морским судам.
— Оливия, ты не возражаешь быть женой простого смотрителя маяка? — спросил Альф. Он улыбался, но в глубине его глаз можно было рассмотреть легкую тревогу.
— Я буду счастлива, — ответила Оливия. — Неужели ты сомневался в этом?
— Но ты должна знать, что это не помешает тебе иногда уезжать с острова в городок Стратфорд-на-Эйвоне, чтобы блеснуть на сцене Royal Shakespeare theatre в очередной постановке, — сказал Альф. И, отвечая на вопрос, который Оливия не успела задать, он небрежно добавил: — Я купил этот театр для тебя. А если тебе это не по душе, то…
Но он не договорил, потому что Оливия закрыла ему рот поцелуем, длившимся целую вечность. Во всяком случае, так показалось Алуну, который все это время смущенно отводил глаза в сторону.
— Прости меня, Альф, но я ошиблась, — сказала Оливия, с трудом оторвавшись от ласковых губ мужа. — Я не буду счастлива, а я уже счастлива.
— И я тоже. Благодаря тебе.
— Но только одно мне непонятно. И это меня беспокоит.
— Спроси — и я отвечу.
— Я всегда мечтала быть актрисой. Но ты… Почему вдруг — смотритель маяка?
— И ты даже не догадываешься?
— Возможно, я догадываюсь, — тихо ответила Оливия. — Но ты все-таки скажи!
И он сказал:
— Маяк на острове Эйлин-Мор — это символ вражды, которая много веков существовала между духами природы и людьми. Но после того как я стану его смотрителем, все изменится. Маяк снова будет светить людям. И не только им. В новом мире, который начали создавать сообща люди и духи природы, он будет подобен Солнцу.
Альф помолчал, словно подбирая слова. А затем, глядя во мрак ночи, которую освещал луч света, идущий от маяка, он сказал:
— Sol lucet omnibus. Солнце светит для всех.
Эпилог
Каменная дверь за спиной Джеррика закрылась, скрыв солнечный свет, но внутри пещеры темнее не стало. Яркое голубое сияние, в которое Джеррик вошел, оказалось вязким, словно желе. Каждый шаг давался кобольду с неимоверным трудом, как будто его ноги отягощали тяжелые кандалы. Но еще труднее ему было дышать. Он часто судорожно открывал рот, пытаясь глубоко вздохнуть, но ничего не получалось, в воздухе почти не было кислорода, и с каждым вздохом его становилось еще меньше. Джеррик чувствовал, что скоро потеряет сознание от боли, разрывающей грудь. И он закричал, то ли умоляя о помощи, то ли прося пощады неизвестно у кого.
Он кричал громко и долго, пока в его глазах не померк свет. Отчаянный крик захлебнулся с протяжным всхлипом. А затем тьма вдруг рассеялась, и Джеррик перестал задыхаться, зато почувствовал необыкновенную легкость. Ощущение было такое, что он вознесся над землей, словно подхваченный порывом ветра высохший осенний лист. Он бросил взгляд вниз и увидел свое тело. Оно лежало на каменном полу пещеры ничком, крошечное, раскинувшее руки со скрюченными в агонии пальцами, жалкое и уже не принадлежащее ему. Джеррик смотрел на него с холодным безразличием. Он не испытывал ничего к телу, в котором столько лет томился его страдающий дух.
Джеррик понял, что он умер. Неожиданно кобольд подумал, что напрасно всю свою жизнь боялся этого. Смертно было только тело, а дух бессмертен и продолжил существование после того, как освободился от отягощающей его плоти. И так было бы, даже если бы он не вошел во врата, ведущие в страну богов.
Внезапно Джеррик захотел вернуться. Это желание было намного сильнее, чем его прежний страх смерти.
Но путь назад преграждала каменная дверь. А в ней не оказалось ни единой щели, через которую дух Джеррика мог бы выбраться из пещеры. Не было даже отверстия для ключа, как с внешней стороны. Залитый кровью золотой диск, который он нашел у подножия скалы, был бесполезен. С его помощью нельзя было открыть дверь изнутри. К тому же дух Джеррика, бесплотный, подобный прозрачной голубоватой дымке, был не в силах даже поднять его. Им овладела ярость, и он, потеряв разум, попытался сдвинуть камень. Но все было напрасно. Гнев сменило отчаяние.
Вдруг в дальнем конце пещеры послышался