Читать интересную книгу Сто поэтов начала столетия - Дмитрий Бак

Антивирус // Октябрь. 2001. № 8.

Стихи // Вестник Европы. 2001. № 1.

Книга о хвостатом времени… М. – Прага: Митин журнал; Тверь: Kolonna Publications, 2001. 96 с.

Прозрачный мир. М.: ЛИА Р. Элинина, 2002. 40 с.

Дневной и ночной дозор // Октябрь. 2003. № 11.

Лазурная скрижаль. М.: ОГИ, 2003. 344 с.

Стихи // Арион. 2004. № 4.

Стихи // Вестник Европы. 2005. № 15.

Стихи // Новый берег. 2008. № 20.

Побег смысла: Избранные стихи. 1979–2008. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2008. 96 с.

Франция. Магический шестиугольник: Эссе, очерки, стихи. М.: Зебра Е; АСТ, 2007.

Ксения Щербино

или

«Космореограф первобытной жути…»

Пять-шесть лет назад при публикациях подборок Ксении Щербино еще нет-нет да указывали, что она принадлежит к сообществу сетевых стихотворцев, столь же необозримому, сколь и – в большинстве своем – непрофессиональному. В последние годы положение дел изменилось, опубликованы подборки в журналах «Арион», «Знамя», «Воздух» и др. Что же отличает стихи Щербино в первую очередь?

Начнем с того, что Щербино обладает необычным поэтическим зрением. Оно производит с предметами, вещами, понятиями двоякую работу. С одной стороны, детали реального мира символически обобщаются, с них снимается «стружка» конкретного облика, в котором акцентируется какая-то одна сторона. Но подобное обобщение весьма далеко от символической схематизации, превращения полнокровного фрагмента жизни в некий знак, схему, модель определенного культурного значения (например: дерево = «древо познания» и т. д.). У Ксении Щербино (наряду с обобщением и символизацией) предмета, понятия немедленно касается второй «резец» творческой переработки, одновременно с генерализацией происходит противоположное – конкретизация. В итоге – предмет, уже в своем преображенном и обобщенном виде, снова включается в реальность, воспринимаемую обычными органами чувств.

Вот, скажем, фрагмент из стихотворения, названного «Йо-йо небесный»:

то высшее что нас послало в путьнаверное качает головойневесело смеется свысокакогда доска кончается и онзатормозив цепляется за привязь

возносится совсем до потолка –а там уже кто от него схоронвот-вот сорвет улиточий пионлуны который кто-то высший вывесьнад головой – и сердце искуси

О ком же (о чем?), собственно, в стихотворении речь? Это нечто, одновременно наделенное высокой степенью обобщения в качестве какого-то определенного («небесного») начала. Вместе с тем трудноуловимый образ сильно напоминает не то добродушного ослика, не то наивного бычка, идущего по зыбкой дощечке и, как водится, вздыхающего на ходу. Заметим, что рядом с этим стихотворением были опубликованы и иные, «смежные»: «Йо-йо земной» и «Йо-йо водный». Странное, неуклюжее и неуловимо трогательное существо-понятие в зависимости от «среды обитания» меняет свой контур и повадки, однако суть остается та же: это что-то бесконечно нам близкое и знакомое, настолько, что трудно определить его сущность в строгих дефинициях. Опять вспоминается набоковский «Дар»: перебравшийся на новое место жительства поэт Федор Годунов-Чердынцев с опаской ищет глазами какой-нибудь мелкий предмет, деталь, который (которая) отныне все время будет попадаться на глаза при исполнении ежедневных бытовых дел («все могло быть этой мелочью: цвет дома… деталь архитектуры… или вещь в окне, или запах…»). Цепкий взгляд Ксении Щербино выхватывает из реальности именно такие вещи, причем зачастую это взгляд, обращенный внутрь собственного сознания, в этом случае вместо неопределенных вещей-обобщений в стихотворении появляются столь же зыбкие и неопределенные рассуждения-понятия, обрывки летучих мыслей.

Подобное мастерство – двойственно. Продолжая цепь набоковских ассоциаций, вспомним: Годунов-Чердынцев думает о том, что возможная «ежедневная зацепка» грозит стать «ежедневной пыткой для чувств». Поэтическое зрение никогда не дремлет, оно рефлекторно направляется на разные предметы, работает помимо нашей воли, воспринимает мир слишком подробно и обостренно, вне прямой связи с нашей заинтересованностью, которую весьма трудно обосновать и пояснить. В этом случае наблюдательность становится избыточной, почти утомительной. Именно так происходит в стихах Щербино, которые порою чрезмерно изобильны, дробны и подробны. Вот образчик:

космореограф первобытной жутиризограф плоти флоризель событийзамонгольфьер случайной тишины

вот мы летим лишенные пространствакораблики ли пленники искусстватройной тулуп режим четыре дэневидимые глазу па дэ дэ

святые как ягудин и гагаринпре/притворившись дверью или тварьюзакрыв прорыв в инакобытиечтобы ничто не зарилось на наше…

Сложно-ассоциативная картина, как бы совмещающая два полета: гагаринское парение в рискованной и чуждой пустоте и – с другой стороны – полет ягудинский, столь же рискованный, но спокойно созерцаемый на экране. Здесь умение схватывать ассоциации и параллели, способность обобщать и возвращать в зону непосредственного восприятия схемы аналитического раздумья едва ли не превосходят «разрешающую способность» нашего зрения, находятся почти за порогом простого улавливания смысла.

Тут мы подходим к важному свойству стихов Ксении Щербино: в них часто оказываются преодолены языковые (преимущественно грамматические) нормы. Поэт не столько создает авторские неологизмы в духе авангарда 1910-х или 1960-х годов, сколько предается произвольному словоизменению, порождает многочисленные спонтанные производные формы слов («схорон», «улиточий», «замонгольфьер»). Щербино живет внутри языка и в реальности созвучий, а не внутри мира вещей, ее словоговоренье подчеркнуто легко, поскольку не связано общепринятой грамматикой.

между прекрасный я и чудный тыслучаен воздух частный постоялеци я птенец а ты костовыправец……………………………………..между они вокруг а мы теснейнеловка речь чухонка приживалкачей рот фиалков а хребет извневозьми ее за жабры – нежно жалкои настежь распахни пока живаяи расскажи. а я не знаю как

Как сказано, Щербино обращается с языком абсолютно свободно, при соблюдении меры единства картины эта свобода способна приводить к эффекту почти захватывающему:

Средневековый город концентри –ческими рос кругами, не нарушивсобой спираль при взгляде изнутрии лабиринт, если смотреть снаружи.

Здесь странно жить, его дыханье чу –вствуя – еще странней приехатьсюда и дать уставшему плечуот неба отдохнуть, ноге от бездны,от мыслей – голове, а рту от слов.Идти против теченья улиц, молча.Не знать того, как детям от отцовпередаются перекрестки, полчи –ща гостей неждан-незваных при –званные удержать от центра дальше…

(«Город»)

Но эта же языковая свобода в больших дозах становится столь же раздражающе самоценной, как и причудливая и противоречивая генерализация-конкретизация предметов и понятий. Одно из профессиональных занятий Ксении Щербино (не только устраивающей персональные художественные выставки во Франции и России, но и окончившей сравнительно недавно переводческий факультет Московского лингвистического университета) здесь сказывается со всею очевидностью:

n+3(явление Гамлета).Датско-русский синхрон: jeg skal[2] – должен – jegskal – должен – jeg skal – должен – яне выдержу! я не…выключите динамик!

Мне приходилось слышать от многих мастеров синхронного перевода, что во время напряженной и ответственной работы они усилием воли выключают напряженную рефлексию и целиком отдаются роли автоматической регистрации чужой речи на входе сознания и столь же спонтанному порождению речи родной – на выходе. Что-то подобное можно наблюдать и у Ксении Щербино – пассивная регистрация, без малейшего шанса на обдумывание.

…О некоторых поэтах принято говорить, что они «не выдерживают полного собрания сочинений». В том смысле, что у них много проходных стихотворений, нехарактерных, слабых. Ксении Щербино, к счастью, еще далеко до времени итоговых сводов избранного, но ее книга «Цинизм пропорций» (СПб.: Геликон Плюс, 2005) также явилась для читателя серьезным испытанием. Здесь нет проходных стихотворений, скорее наоборот: тексты с вкраплениями на двунадесяти языках демонстративно перенасыщены, сгущены до всякого возможного предела. Ясно, что эта тотальная стилизация входит в исходный замысел книги, однако достучаться до собственной эмоции, не опосредованной медийной средой, чужим языком или технологическими картами производственных процессов, то есть добраться до изначального чувства поэта, бывает подчас очень и очень непросто. Эту эмоцию и искать бы не пришлось, если бы мы имели дело с продолжателем мощной традиции концептуалистского отстранения высказывания от личности, однако нет же, островки наивной и прямой поэтической речи у Щербино имеются, они органичны, хоть и редки (увы, редки, осторожно добавим от себя):