закрыла. Жутко не хотелось, чтобы после моей смерти веки мне закрывал Боллсви. Нет, я лучше сама, обойдусь без его помощи.
Когда сознание стало совсем мутным и даже мысли больше не тревожили его, я стала проваливаться в абсолютно чернильную тьму, где не было ни пространства, ни времени, ни боли, ни вообще каких бы то ни было чувств или эмоций. Хотя нет, пожалуй, одна эмоция все же была: сожаление. Было жаль, что моя жизнь прервалась так до обидного рано. Мне хотелось еще столько успеть и почувствовать. Завести собственную семью…
«Семью».
Где-то вдали мелькнула застенчивая мысль, но я не смогла ее поймать.
Хлесткий звук пощечины вывел меня из оцепенения, хоть и не сразу. Меня встряхнули и что-то прокричали в ухо, но я слышала только далекий, сливающийся в единое целое шум. За первой пощечиной последовала вторая, потом третья. Наконец, боль дала о себе знать, и мои веки дрогнули. Разум нехотя возвращался, как и ощущения. Связанные руки, жесткие ремни, вонзавшиеся в тело, горевшие от ударов щеки и пульсирующая боль в шее, отдававшаяся в левом плече и руке. Даже тихий, раздражающий гул включенных ламп. Они противно потрескивали от напряжения.
— Не так быстро, — глубоким басом проговорили совсем рядом. — Неужели ты лишишь меня удовольствия и не выслушаешь, что я для тебя уготовил? Между прочим, ты послужишь великой цели. Не каждому дано оставить в истории столь внушительный след… Ты и не оставишь, а вот я — да.
Ах, да, Боллсви.
Я все же заставила себя приоткрыть глаза, опасаясь новых ударов. Только вот зрение сфокусировать не вышло, все плыло, да и сам сенатор напоминал скорее кляксу, какие остаются от заварки трав в чайнике.
— Так-то лучше, — хмыкнул он.
— З-за-ч-чем? — собственный голос вышел таким тихим и хриплым, что больше походил на карканье вороны с перебитым горлом. Я даже не сразу поняла, что эти звуки произнесла именно я.
— Слышала когда-нибудь про провинцию Вэнт, где нашли пристанище вампиры-переселенцы?
Я осторожно моргнула в подтверждение, сомневаясь, что прямо сейчас смогу выдавить еще хоть слово.
— Я там родился, — продолжил Боллсви. — Отец был одним из основателей движения освобождения. Он хотел обезопасить наш мир от грязи, что все еще болтается под ногами. Так называемой «скверны». Догадываешься, о ком я?
Я лишь снова медленно моргнула. Как я могла не знать, если сама слишком часто слышала это слово?
Вокруг было поразительно тихо, будто лечебница вымерла. Ни шума шагов в коридоре, ни открывающихся дверей, ни далеких завываний пациентов, как в прошлый мой визит. Мы с Боллсви словно остались совсем одни. Пугающее и тревожащее чувство.
— Нарилл, так звали моего отца, был блестящим ученым, — гордо произнес сенатор. — Он многие годы изучал самое непредсказуемое бедствие нашего мира. Ведьмины круги ежегодно забирают десятки невинных жизней. Люди и нелюди могут просто прогуливаться по лесу или парку, могут идти по главной дороге в многотысячном городе и провалиться в появившийся под ногами блуждающий круг. Стационарные еще можно заметить, но вот блуждающие… Каждый день, выходя из дома, никто не знает, вернется он к родным или нет.
В словах сенатора было столько праведного гнева, что он едва не рычал, но я заметила и то, как на паре слов его голос болезненно сорвался, словно он говорил о чем-то очень личном. Так случалось, когда дело касалось самого собеседника.
У сенатора кто-то пропал в одном из кругов? Но об этом нигде не писали…
Да, я согласна, круги и правда причиняли много вреда. Чем изрядно пользовались газетчики, списывая всех жертв на проделки ведьм. Вот только мы не имели к ним никакого отношения! По какой-то насмешке в древности круги прозвали в нашу честь. Но мы не умели ими управлять. Это бедствие создано Древом, а не кем-то из нашего рода. Ни одна ведьма, какой бы сильной она ни была, не могла проклясть целый мир на нестабильные порталы. Круги существовали у нас наравне с камнепадами, наводнениями и прочими природными явлениями, не более.
А опасаться каждый день не вернуться назад… С тем же успехом можно было ждать, что на голову упадет кирпич, пока будешь проходить мимо здания, или что попадешь в аварию. Тем более, последнее, к великому сожалению, случалось куда чаще пропаж живых созданий в кругах.
Мы ведь зачем-то рождены на этой планете. Это наш и только наш шанс жить, дышать, чувствовать, любить и смеяться, ошибаться порой, но искать свою правду. Пусть не всегда наше существование было радостным, но никто не мог отнять у нас надежду — самое ценное, что грело наши сердца. Ждать каждый день кирпича на голову или блуждающего круга под ногами — все равно что медленно сходить с ума и не пользоваться всеми возможностями, что таятся на горизонте, стоило лишь протянуть к ним руку.
Я не понимала сенатора. Быть может, мы с ним слишком разные. Я любила жизнь, несмотря на все горести, что она мне принесла. И скорее принимала философию Рока, желавшего найти успокоение в открытии судьбы, чем Боллсви, ожидавшего гибели каждую минуту. О, Древо, да кто мешал ему пойти хоть к одной ведьме и дать пару кронтов, чтобы она погадала на рунах? Мы щедро предсказывали будущее и никому не отказывали. Если его интересовал и беспокоил пресловутый «круг», можно было просто узнавать про них раз в, скажем, полгода. С достатком сенатора ведьмы согласились бы заглянуть и дальше — хоть это и отнимало куда больше сил и не все были на это способны.
Подождите-ка, но если Боллсви похитил именно меня и заговорил про ведьмины круги, он считал, что мы связаны?
— Вижу в твоих глазах отрицание, ведьма. Ах, как же вы все предсказуемы, — он хрипло рассмеялся, но в этом смехе была одна горечь и ни грамма веселья. — И почему ни одна из вашего паршивого племени не может даже на смертном одре признать свою вину? Вы рушите наш мир!
— Н-нет, — все же осмелилась выдавить я, хоть голос еще плохо слушался. — Вы ошиб-баетесь, сэр. Мы не властны над кругами.
— И снова ничего нового. Так позволь просветить перед тем, как ты послужишь на благо нашего мира, — он начал ходить по палате, что с его габаритами занимало не более пары шагов в обе стороны, потому казалось, что он сильно мельтешил перед глазами, почти метался с шумом втаптывая половицы. — Я не зря сказал, что мой отец был ученым. На закате его карьеры, когда идиоты, просиживающие штаны в ученых палатах, отправили его на пенсию,