Великий князь в довольно резкой форме потребовал немедленного возвращения Рубо его эскизов, но отец категорически отказал, указав, что выставка устраивалась не только для царя, но и для тех, кто ее посещает, и он не считает возможным что-либо изменять после того, как экспозиция была принята. Рубо пришлось ожидать окончания выставки. Через несколько дней после этого отец где-то, чуть ли не на Бородинском поле, встретился с Николаем Михайловичем, который с кем-то беседовал. Разговор шел о Москве. Искоса взглянув на отца, великий князь нарочито громко произнес:
— Да, Москва своеобразный город! Здесь купцы приказывают великим князьям, которым приходится подчиняться их самодурству!
На Бородинское поле отец попал по особым причинам. Когда в комитет по организации музея 1812 года был передан ряд вещей, хранившихся в различных учреждениях, среди них была походная церковь Александра I. Церковь эта была заключена в добротно сделанный деревянный ящик размером с кубический метр. Иконостас, престол, хоругви были так хитроумно сконструированы, что без труда вмещались в этот ящик вместе с облачением церковнослужителей и серебряной, позолоченной утварью. Несмотря на то что эта церковь почти целый век хранилась в сундуке, она считалась функционирующей. По положению об этой церкви, она должна была постоянно храниться у своего старосты. Комитет избрал старостой моего отца, принимая во внимание, что у него дома музей и экспонат будет в сохранности, и, как видно будет, не ошибся. Николай II пожелал, чтобы на Бородинском поле торжественная служба происходила в этой походной церкви, и, таким образом, отец был принужден погрузить ящик в автомобиль и ехать в Бородино. Пробираясь по ужасающему проселку от шоссе к полю, он в каком-то лесу натолкнулся на другой автомобиль, прочно увязший в огромной луже. К своему удивлению, он увидел рядом с машиной В. Ф. Джунковского и еще какого-то мужчину в форменной фуражке гражданского ведомства. В. Ф. Джунковский взмолился:
— Алексей Александрович! Подвезите Бога ради, а то мы здесь, как видите, крепко засели.
Последующую дорогу Владимир Федорович оживленно беседовал с отцом, а его спутник упорно молчал, отвечая лишь короткими фразами. «Какой-то мрачный тип», — подумал отец. Впоследствии он узнал, что это была действительно мрачная фигура — министр юстиции, пресловутый Щегловитов, которого в Петербурге иначе не звали, как «Ванька-Каин».
На Бородинских торжествах отца больше всего поразило, что на высочайшем завтраке, после пышного молебствия, почти все продукты оказались настолько тухлыми, что некоторые пришлось срочно убирать со стола. Это был уже признак развала при самом дворе.
Октябрьская революция застала походную церковь Александра I мирно стоящей в нашей кладовой. Когда вышло распоряжение об изъятии церковных ценностей, отец о ней не заявил, так как рассудил, что это не церковная, а музейная ценность. После смерти отца мы с матерью тщетно ломали голову над тем, что делать с этой церковью. Помог случай. Незадолго до войны 1941 года я занимался в Исторической библиотеке. Там мое внимание привлек старичок военный. Как-то мы сдавали книги вместе, и он услыхал мою фамилию.
— Простите, — спросил полковник, — а вы не сын Алексея Александровича?
На мой утвердительный ответ он стал рассказывать, как дружил с моим отцом, работая в Комитете по организации музея 1812 года. Это был полковник Афанасьев, фамилию которого мы неоднократно слышали от отца. Здесь я и рассказал ему о церкви, и спросил совета, что с ней делать. Он был поражен, что церковь цела, и через несколько дней ее у нас забрали в Исторический музей.
Если юбилей войны 1812 года справлялся торжественно, то последовавшее за ним в 1913 году трехсотлетие царствования дома Романовых отмечалось пышно, однако первое событие носило всенародный характер, а второе оставляло равнодушным самые широкие слои населения и вылилось в официальное и чисто дворянское празднество. Люди по принуждению и от нечего делать ходили смотреть на все зрелища, относясь к ним абсолютно индифферентно.
На этот раз царь, приехав в Москву, остановился, как в коронацию, в Петровском дворце. Оттуда он торжественно выезжал в столицу. Царь впереди верхом, за ним в два ряда, во всю ширину Тверской улицы, верхом же его генералы-адъютанты, а за ними царица в экипаже, запряженном а 1а Домон, то есть цугом, три пары лошадей без кучера, с двумя форейторами и конвойными — кубанскими казаками на запятках. По одну сторону улицы стояли войска, а по другую мы, грешные, учащиеся средних учебных заведений. Как обычно, звонили все московские колокола, и у каждой церкви, по пути следования, царя встречал священник в полном облачении и с крестом в руках, в окружении причта 1* с хоругвиями и иконами. Через несколько дней в Кремле был устроен смотр учащихся средних учебных заведений, которые строем проходили мимо царя, как солдаты. За это им «пожаловали» романовские медали. Для этого учащихся предварительно соответственно муштровали унтер-офицеры. Было это и у нас в училище, но мои родители смотрели на это с неодобрением и были очень довольны, что я отказался участвовать в этом параде. Милости как из рога изобилия посыпались на дворянство — им дарились специальные золотые портсигары с сомнительным по достоверности гербом дома Романовых, жаловались наследственные значки и прочие подарки, украшенные той же фамильной эмблемой. Остальные сословия были обнесены милостями. Любопытно, что о Минине и Пожарском в эти дни даже не вспоминали, потолковывали что-то об установке памятника патриарху Гермогену и келарю Ав. Палицыну, но вскоре об этом забыли и ограничились канонизацией Гермогена и открытием его мощей. Вышло и дешево и сердито.
Все это празднество носило какой-то бутафорский характер и почти изгладилось из моей памяти, зато Другое торжество, в котором я случайно оказался одним из центров внимания, оставило более яркие воспоминания/
Как я уже говорил, мой дед Бахрушин до конца своих дней радел к судьбе своего родного города Зарайска. Его очень волновало то обстоятельство, что в этом глухом уголке нет хорошей, поместительной бесплатной больницы. В 1912 году он выделил для ее постройки соответствующие суммы денег, заказал планы и архитектурные проекты, обеспечив соответствующим капиталом, на проценты с которого больница могла бы безбедно существовать, и решил приступить к постройке. По его желанию она должна была носить не только его имя, но и двух его умерших братьев, а руководство и ответственность за строительство были возложены на зарайское городское самоуправление.
Весной к деду приехал зарайский городской голова с докладом о ходе дела и с просьбой назначить день закладки больницы и присутствовать на этом тожестве. Выразив сомнение, что он сможет приехать (деду тогда было уже за девяносто лет), он сказал, что пришлет своих представителей. Вскоре после этого он назначил таковыми моего отца и старшего внука своего старшего брата.
— Да и Юрку захвати с собой, — добавил дед отцу, — пусть на свой родной город поглядит.
Ехать с нами вместе напросился еще тесть троюродного брата А. М. Чудаков, для того, говорил он, чтобы набраться впечатлений, необходимых ему для его будущей книги.
Одним летним днем, часов в семь утра к нам в Малаховку заехал троюродный брат на своем автомобиле, вместе с Чудаковым, и мы тронулись в путь по Рязанскому шоссе, которое было рядом. Все шло хорошо, и мы должны были часам к десяти быть в Зарайске. Но, не доезжая верст тридцать до города, у нас лопнула шина. С тех пор как свершали эту поездку, прошло всего лет сорок с небольшим, но за этот срок техника автомобильной езды значительно ушла вперед. В те времена запасные колеса у машин отсутствовали и шины не были защищены металлическими плашками.
Когда лопалась камера, надо было поднять машину домкратом, засунуть между ободом и покрышкой долото и через образовавшуюся щель вытащить камеру, затем на ее место всунуть другую, вытащить долото и надувать ручным насосом. В лучшем случае подобная операция длилась час, а иногда и больше. Подобное происшествие было любимым зрелищем деревенских мальчишек, которые, не без успеха, стремились его вызвать искусственно. Для этого поперек шоссе сооружались миниатюрные надолбы — под тщательно замаскированными кучками пыли таились осколки битых бутылок, кривые гвозди и кусочки колючей проволоки. Горе была шоферу не заметить предательских шероховатостей на шоссе и проехать по ним.
Видимо, в том районе эта забава вошла крепко в быт населения, так как через несколько верст у нас лопнула вторая шина. Все это задержало нас в пути более трех часов, и, вместо того чтобы прибыть на закладку к одиннадцати утра, как было назначено, мы поспевали только к трем часам. Наконец перед нами стали вырисовываться вдали контуры древнего Зарайска.