Читать интересную книгу Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

Ксения все-таки сменила платье, выбрав из предложенных ей самое новое на вид. Но сделала это только после того, как Катерина сообщила, что пан выменял одежду на серебро в небольшом займище, которое разыскал в округе. Та так и светилась от радости скинуть надоевшее ей темное платье белицы, отпустить на волю свои косы. Ксения отдала ей ленту, которую привез Владислав, и та с восторгом приняла ее и тут же повязала на голову.

— Жаль, что тут нет ни ручья, ни другой воды, — вздохнула Катерина. — Как бы я хотела полюбоваться ныне на себя!

Ксения не могла сдержать улыбки, видя довольство Катерины своим видом, поспешила заверить ее, что та очень красива. А потом погрустнела, глядя на ее длинные косы, падавшие на плечи, и плотно повязала плат, надежно скрывая свои светлые волосы от чужого взора. Она видела по взгляду Владислава, что тот недоволен тем, что ее голова покрыта, как и у послушницы, а лента красуется на волосах Катерины, что так и крутила головой из стороны в сторону под восхищенными взглядами ляхов. Но он не произнес ни слова тогда, как молчал последующие два дня, даже не глядя в сторону Ксении. Только короткие фразы срывались с его губ, необходимые по случаю.

Ксения понимала, что должна бы только радоваться этому отчуждению и холоду, что установились меж ней и Владиславом. Но иногда она вспоминала, какая радость плескалась в его глазах, в те первые дни, когда он склонялся над ней, гладил ее лицо. Его руки по-прежнему удерживали ее перед собой во время пути, но уже совсем по-другому, не так, как раньше. И это тоже злило Ксению. Ей уверяла себя, что ляхи лживы и лукавы на поступки и слова, что она не должна думать, отчего так холоден с ней Владислав. Она убеждала себя, что вовсе не горечь и разочарование ее переполняет, а непонимание — отчего уверяющий в своей любви к ней мужчина ведет себя ныне так странно, так легко оставил ее в покое, предоставил самой себе, одиночеству, ведь Катерина все больше и больше времени старалась провести с ляхом.

Не только слова Ксении стали резки и грубы от злости, переполнявшей ее, но и движения. За время пути обычно деревенели члены и спина от постоянного напряжения, что сковывало тело. Слишком поздно она поняла, что ее упрямое нежелание ослабить спину, облокотиться на тело Владислава, принесет ей, а не ему неудобства. В конце каждого перехода дико болело тело, тряслись руки и ноги мелкой дрожью. Это привело к тому, что через несколько дней Ксения помимо воли выпустила из рук суму со своим нехитрым скарбом. Тихий звук разбивающихся глиняных сосудов подсказал ей, что ныне запас ее лекарства значительно уменьшился. И верно — из чуть более десятка бутыльков осталась едва ли половина, что привело Ксению в ужас. Отныне она обречена на приступы сухотной, и кто знает, не оборвет ли ее дыхание один из них. В тот вечер она отказалась от еды и горько проплакала, уткнувшись лицом в приготовленную Катериной постель.

— Ты во всем виноват! — прокричала Ксения сквозь слезы заглянувшему в шатер Владиславу. — Я ненавижу тебя! Ненавижу!

Ксения хотела добавить еще несколько фраз, задевающих ляха, причиняющих ему такую же боль, какую она испытывала сейчас, но Владислав резко опустил полог шатра, отгораживаясь от нее. А потом отошел прочь — она ясно разглядела его темный силуэт в свете от костра, что разожгли в лагере. Она же потом еще долго роняла слезы, тихо скуля и проклиная свою недолю, даже Катерину прочь прогнала, желая побыть наедине со своим горем и своими страхами. Ксения настолько устала за день и от слез, пролитых вечером, что незаметно для себя провалилась в глубокий сон, совсем позабыв принять снадобье, как обычно делала это перед тем лечь в постель. А на следующее утро решила, что будет принимать настой, разделив его по частям. Ей казалось, что так она долго оттянет тот миг, когда болезнь сможет взять над ней верх.

Весь день Ксения прислушивалась к собственным ощущениям, пугаясь всякий раз, как сдавливало горло. Она была так сосредоточена на себе, что впервые позволила своему телу расслабиться, откинулась на грудь Владислава, забылась за своими мыслями. Но нет — как ни ждала приступа Ксения, он не пришел, не давил ей на грудь, не отнимал дыхание.

А спустя некоторое время стали приходить в голову воспоминания. Вначале неробко, отрывистыми короткими картинками, а далее уже целыми событиями, наполненные ощущениями и чувствами, которые сбивали с толку Ксению. Например, она случайно опускала взгляд на руки Владислава, удерживающие поводья в руках, а в голове мелькали эти самые темные от загара широкие ладони на ее обнаженной коже. Или его взгляд, брошенный на нее мимоходом, что вызывал в ее памяти, его лицо да так близко к ней, с таким огнем в глазах, что она смущалась, сбивалась с дыхания и начинала дрожать всем телом.

— Расскажи мне о ней… вернее, обо мне, — попросила как-то раз Ксения, когда в голову в очередной раз пришло обрывистое воспоминание: лес, темные ягоды черники в руке и кисло-сладкий вкус его губ, что терзали ее рот, его плечи под ее ладонями. Владислав так долго молчал, что она уже не ждала ответа, а потом все же заговорил, начал рассказывать то, что знал сам.

Постепенно она стала узнавать каждый момент, что они провели подле друг друга в той жизни, что была закрыта от нее темнотой забвения. Только один раз она оборвала его — когда он упомянул имя ее мужа. Она не хотела, чтобы он ей рассказывал о том, другом, предпочитая вспомнить самой.

Той же ночью она снова видела те похороны, что так долго заставляли ее душу глухо стонать, а разум настойчиво твердить о том, что Владислав ее ворог, и ничто не должно изменить того. Она опять была перед большим гробом, покрытом соболиной шубой, только ныне была там не одна. Громко выла в голос женщина в черном плате с длинным носом, что придавало ей некоторое сходство с мышью в глазах Ксении. А после этого сравнения в голове вдруг всплыло еще одно воспоминание — имя и прозвище этой женщины, что дала ей озорная и острая на язык Ксения после того, как та вошла в их род. Брат отчего-то звал свою жену Натушкой, коверкая ее имя Наталья, а Ксения прозвала ее за глаза Норушкой, намекая ее тихий нрав и некрасивую внешность. Глупо и жестоко, она понимала это ныне, но что взять с девочки, которой едва сравнялось десяток годков?

Ксения сама не помнила, как вышла из шатра, завернувшись в плащ, скрываясь от прохлады ночной. Катерина что-то пробурчала недовольно во сне, но она даже не обратила на ее шепот никакого внимания. Владека не было в лагере, не спал он среди пахоликов своей хоругви, что лежали вповалку вокруг догорающего костра. Уснул и тот, кто должен следить за огнем, и скоро тот совсем погаснет, не будет того редкого тепла, что пока грел спящих.

Владислав сидел в отдалении от лагеря, опершись спиной о луку седла, вытянув ноги вперед. Ксения знала, что он слышал ее тихие шаги по мокрой траве, недаром поднял голову Ежи, чутко спавший чуть поодаль от шляхтича.

— Это был мой брат, — глухо проговорила Ксения, и Владислав повернул голову в ее сторону, явно недоумевая, о чем она толкует. — Мой брат. Его похороны я вспоминала. Его погребение приняла за погребение мужа. Это ты убил его?

Владислав дернулся, будто она ударила его, а потом улыбнулся криво.

— Конечно, я. Ведь я убийца, чьи руки по локоть в русской крови. А особую усладу мне приносит смерть твоих родных, Ксеня.

Ксения едва сдержалась, чтобы не закричать в голос, не ударить его. Разве не видит, что ответ так важен для нее? Зачем эти едкие слова, так больно хлестнувшие ее ныне той скрытой горечью, что она распознала в них? А потом вдруг поняла, что эта смерть была не от его руки, едва удержалась на ногах от облегчения, что охватило ее при этом. Она знала, что ежели б его рука была причастна к тому, то она никогда не смогла бы простить ему этого. А так…

— Уходи! — приказал ей Владислав, отворачиваясь от нее. — Уходи в шатер.

Но Ксения хотела узнать у него еще кое-что, потому даже не шелохнулась, даже ногой не двинула.