Читать интересную книгу Исход - Игорь Шенфельд

— Да, это я, Иван Иванович: рад познакомиться с Вами. Давно хотел. Да все несудьба была. Но вот наконец… Как говориться: лучше поздно, чем никогда.

— Ну, насчет приятности, про это я пока промолчу. Однако, спрошу сразу: зачем пожаловали, товарищ Алишер?

— Я понимаю, Иван Иванович, что в силу некоторых сложностей в отношениях между мной и Ульяной Вы, как отец…

— … Хорошо бы покороче, товарищ, а то у меня перерыв на обед короткий.

— Что ж, покороче будет так: я приехал, чтобы забрать из этого вашего бомбежного ада своего сына и Ульяну, которую я любил и продолжаю любить. Я не могу допустить, чтобы они здесь погибли. Сегодня взрывом чуть школу не снесло: вон, Спартаку руку порезало, другому ребенку кости поломало! А следующим взрывом — я уверен — все тут снесет под метелку к чертовым собакам! Вот за этим я и приехал сюда, уважаемый Иван Иванович.

— А почему же не «глубокоуважаемый»? — съязвил Рукавишников, — но это ладно, стерпим; есть другая закавыка в этой маленькой проблеме: как нам быть, товарищ Алишер, с тем досадным фактом, что Ульяна моя замужем, и муж у нее, надо тебе сообщить, отличнейший человек и настоящий мужик — не как иные другие некоторые…

— Это Вы про немца этого говорите, про Бауэра? Про врага народа? Удивляюсь я на Вас, Иван Иванович…

— Повесь свое удивление на ржавый гвоздь в сортире! — грубо вспылил Рукавишников, — ты как осмелился войти в мой дом, паскуда? Спусти ребенка с рук! У ребенка есть отец…

— …Да, есть, товарищ Рукавишников, и этот отец — я! И не торопитесь с «паскудами», пожалуйста. Я приехал, между прочим, чтобы Вашего внука спасти, и Вашу дочь… И я пришел в Ваш дом, Иван Иванович, чтобы в спокойном тоне и максимально рассудительно поговорить с Вами. И желательно с глазу на глаз.

— С глазу на глаз, говоришь? Как между хорошими купцами? Нет, милый мой. Ты — барин, а мы — люди рабоче-крестьянские: тем более с тобой мне лично говорить вообще не о чем. Пять лет назад я бы с тобой еще поговорил, возможно, и то не знаю как… а сейчас…, — в комнату вошла испуганная, растерянная, несчастная Ульяна, и Рукавишников ободряюще кивнул ей:

— Сейчас будем обедать, Улюшка, сейчас. Провожу вот товарища до порога…

— Погодите, Иван Иванович, не торопитесь меня выставлять: очень прошу. Во-первых, Ульяна меня покормить обещалась: я голодный; во-вторых, я Вам документы кое-какие привез показать; интересные документы, Иван Иванович — Вашего колхоза и ваших людей касается непосредственно. Атомных взрывов касается. Все документы с грифом «дэ-эс-пэ», между прочим: многим рискую, Вам показывая. Но не могу иначе: хотите Вы того или нет, а Вы мне теперь — через Спартака — близкая родня, и я считаю необходимым что-то сделать для вас. Для того и прибыл.

— Так, ладно, хорошо, спаситель ты наш: ты приехал издалека, и я с тобой поэтому потолкую с глазу на глаз, как ты того просишь. Но только после этого мы поговорим все вместе, как положено. И Августа позовем, зятя моего: он тоже не лишний в этом «семейном» раскладе, как я себе ситуацию понимаю. Вот и расставим все окончательные точки над «ё». Дочка, родная, Август твой заболел, сказали, на работу не вышел сегодня. Сходи-ка ты за ним, пожалуйста, приведи сюда. А мы пока с товарищем этим… эмм… Кульжановым, кажется, если мне память не изменяет… с Кульжановым этим с глазу на глаз потолкуем — по его собственному желанию. Если Август твой совсем уже лежачий окажется, то я тогда за ним сам съезжу: но только перетереть нам эту ситуацию, дочка, обязательно совместно требуется, коль скоро столичный товарищ Кульжанов такой дальний путь проделал ради нас, деревенских, да еще и с подарками…

Ульяна хотела было сказать, что Амалия заглядывала, сына искала, что Аугуста, наверное, нет дома, что он опять, возможно… но все это проговаривать Ульяна не стала: не тот момент, не та компания; она принялась было одевать Спартака, чтобы уйти вместе с ним, но тот стал упирался: хотел остаться с игрушками, хотел хвастаться деду своей забинтованной рукой, паровозом и пистолетом.

— Оставь его, — сказал Решетников, — драки не будет, не бойся, — он внимательно посматривал на дочь, пытаясь понять, как она сама-то реагирует на приезд этого своего… жениха бывшего. Но так и не понял: кроме тоски и паники в глазах дочери ничего не читалось.

Ульяна побежала за Аугустом одна, не уверенная, что застанет его дома: недаром ведь мать приходила, искала его. «Боже мой: неужели он снова на полигон отправился?», — вернулась пугающая мысль, которая являлась уже недавно, когда она увидела Амалию в школе. «Господи, взрыв-то был страшный какой!: никогда мы еще такого сильного не переживали раньше. И если он там…», — Ульяна старалась отогнать от себя эту мысль, и шла все быстрей. Везде в поселке — видела она по дороге — суетились люди вокруг нанесенного взрывом ущерба — ругались, плакали, обменивались жалобами по-соседски. Дом Бауэров оказался неповрежденным — только в двух окнах вылетели стекла, да повалило забор наполовину. Аугуста не было, Амалии — тоже. «Приду еще раз попозже, через час», — решила Ульяна и заторопилась обратно с тяжелым сердцем: «Если Аугуст и через час не вернется, то пойду его искать», — сказала она себе, — Она приблизительно знала, где его можно найти: свою «точку» он ей как-то показывал издалека, чтобы доказать, что там, за большим камнем сидеть совершенно безопасно. Но ей тогда от этого легче не стало. «Зачем ты это делаешь?», — хотела она знать. А он ей этого не сумел внятно объяснить. «Красиво!», — сказал только, — «Силища страшная!»… Ну что за глупость такая… и ведь умный, хороший, добрый человек…

Ульяна бежала назад, в дом отца, и ей было очень горько на душе: один мужчина в ее жизни оказался предателем, и второй теперь тоже вот вытворяет непонятно что… Почему?.. И Алишер так некстати приехал… Напрасно приехал вообще, но сегодня — особенно зря…

Ульяне было горько и страшно, но внутри всей этой горечи скребла по сердцу еще и другая, собственная кошка: «а не ты ли сама, милая, подтолкнула мужа к этому?… Не слишком ли все еще глубоко живет в тебе этот Алишер, и Аугуст это разглядел, не мог не разглядеть, потому что любит ее?». А она? Кого она любит, если по-честному, перед собственным сердцем? — думала Ульяна. Да нет, не любит она Алишера больше, нет. Теперешнего, сегодняшнего — не любит, уж это точно: никогда она не простит ему предательства, и ту ужасную обиду, и то унижение свое. Возможно, что того Алишера, который был вначале… того она может быть и любила бы еще. Ну да ведь нету того больше: тот Алишер умер для нее давным-давно — когда проститутка ее со Спартаком от дверей гнала… А Аугуст этой разницы как раз и не разглядел. К покойнику ревновал, к прошлому, не верил, что того Алишера уже не существует в реальности. Все время ждал его второго пришествия. И вот дождался: правильно чувствовал Аугуст, оказывается… «Может быть даже и хорошо, что Аугуста дома не оказалось. Спроважу сейчас Алишера, и обсуждать будет уже нечего. А потом в степь побегу — искать Аугуста, пока не стемнело», — заключила Ульяна и еще прибавила шагу — побежала бегом.

Она вошла в родной дом и сразу поняла, что произошло нечто новое в отношениях между отцом и Алишером. Самоуверенный Алишер выглядел растерянным и смущенным, отец же был бур лицом, что свидетельствовало о том, что он находится в плохо сдерживаемом бешенстве: таким он часто возвращался из райкома партии.

— Нету дома Августа? — спросил он, — ну и ладно, ну и хорошо. А мы тут как раз с этим подлецом… и без посторонней помощи договорились о чем надо. Так что давай-ка, «родственничек», двигай к дверям и дальше — хоть в Москву, хоть в Париж, хоть на планету Юпитер. И чтобы духу твоего в моем доме больше не было, негодяй! Вон отсюда!

Алишер побелел и почернел от злости, перекосился весь, однако из последних запасов наглости заявил:

— Этого еще мало, Иван Иванович, что Вы мне на дверь указываете. Меня сюда Ульяна привела, в этот дом: за ней и последнее слово. Она меня накормить обещала. Ну-ка, Спарташка: обедать будем все вместе?

Ребенок, понимая, что происходит нечто ужасное, что дед очень злой сейчас и за что-то выгоняет из дома на улицу его нового друга-дядю-папу, ничего не ответил, но побежал к матери и спрятался за нее.

— Ну, тогда и обедайте на здоровье. А я свое слово сказал. Вернусь — чтоб его тут не было, Ульяна! Веди его к Байерам, если тебе нужно — там и разбирайтесь в своем треугольнике, без меня…, — отец был до обидного несправедлив, однако Ульяна понимала: что-то действительно произошло между отцом и Алишером.

Позже отец расскажет ей, что Алишер уговаривал его убедить дочь уехать с ним, чтобы спасти ребенка. Он показал документы с секретными медицинскими и научными заключениями, из которых следовало, что в отдельных окрестностях полигона сложилась критическая радиационная обстановка, и что еще через несколько лет все тут вымрут под корень. Эти бумаги потрясли Рукавишникова, и он внутренне заколебался: с Алишером или без, а не отправить ли и впрямь дочь и внука куда-нибудь подальше отсюда — до проверки предоставленных фактов. Но тут Алишер сделал ошибку: выложив кнут, он принялся выкладывать и пряники — соблазнять Рукавишникова волшебными перспективами будущей жизни его дочери и внука. Оказывается, он недавно сумел отделаться от жены-алкоголички, которая шантажировала его все эти годы и мешала его карьере и, сдав ее в лечебницу, более или менее благополучно развелся с ней, наконец. Теперь ему светит работа в системе Госплана в Москве, с перспективой длительной загранкомандировки. Но для этого он обязательно должен быть женат, и желательно — иметь ребенка, то есть быть примерным семьянином. Так зачем ему специально жениться и заводить детей (пока они еще народятся, те дети?), когда время отчаянно поджимает; зачем искать женщину, когда есть Ульяна, которую он любит, и когда существует на свете его собственный сын в уже готовом виде… Вот тут-то Рукавишников и взорвался: «Ах вот они тебе зачем понадобились, прохвост! Чтоб на Запад просочиться, сволочь ты этакая!». В этот момент и вошла Ульяна.