При большевиках собрание, конечно, было закрыто, но, по счастью, не подверглось разграблению, так как они еще не удосужились до него добраться. Драгоценная библиотека была объявлена городской, а наиболее ценные книги, где находились уники по части морских путешествий и наук, были комиссарами сложены в сундуки и спрятаны в подвалах.
Адмирал Саблин сейчас же по водворении в Севастополе добровольцев открыл собрание и назначил хозяина, что, конечно, в переживаемое время было более удобно, чем выборные старшины.
Здесь кстати рассказать печальный эпизод, происшедший сейчас же после ухода большевиков из Севастополя. Когда произошла первая эвакуация Севастополя в апреле 1919 года, то в числе многих других в городе остался капитан 2-го ранга Тягин,[367] очень порядочный человек и блестящий офицер. Мне говорили, что он остался будто бы по болезни своей жены. Не знаю, насильно или добровольно, но большевики поставили его во главе морского ведомства в Севастополе, и он управлял очень толково и тактично, не допуская никаких эксцессов. Когда большевики эвакуировались, Тягин остался в Севастополе, и мне передавали, что будто бы адмирал Герасимов приказал ему оставаться на своем месте до прихода добровольческих частей.
Первым прибыл в Севастополь миноносец «Живой», и в ту же ночь Тягин был убит на пороге своей квартиры. Мне рассказывали, что с «Живого» в эту ночь съехала компания подвыпивших офицеров-добровольцев, направилась на квартиру, где жил Тягин, позвонила у подъезда и, когда он вышел на звонок, тут же прикончила его выстрелами из револьверов. Адмирал Саблин назначил следствие, но оно велось нарочно таким образом, чтобы виновных не нашлось.
Первый же вечер в собрании собрал довольно много публики. Танцевали и веселились, как в старые времена, но, конечно, внутри настроение было другое. У всех было много пережитого горя, а у многих и траур по погибшим родным и знакомым.
Следующий военный вопрос был относительно питания: когда я приехал в Севастополь, съестные припасы были еще недороги, но все же процентов на 50 % выше, чем на Кавказе. Судовые команды покупали зелень и мясо на рынке, а хлеб выпекала могучая портовая хлебопекарня: она же снабжала и всех рабочих порта и семьи офицеров, живших в городе. Недостаток стал ощущаться не сразу, а постепенно, по мере вздорожания жизни, которое шло быстрым темпом. Нужно было, чтобы парализовать надвигающееся бедствие голода, собрать большие интендантские запасы муки, картофеля, консервов, чаю и сахару, а средств для этого не отпускалось.
Совет главнокомандующего привел к тому, что армия жила реквизицией на местные средства, и никак не мог согласиться с моими доводами, что флот не может реквизировать, находясь в глубоком тылу, где действовала уже законность, тем более что отпускаемые средства всегда запаздывали сравнительно с повышением цен на продукты. Мне пришлось убеждать правительство Юга России целых два месяца, чтобы они поняли наконец эту простую истину, но мне ассигновали в конце концов все же очень маленькую сумму на приобретение запасов, а главное, что было упущено – это драгоценное время. Когда, наконец, средства были ассигнованы, был образован интендантский комитет, который сделал все, что мог, и несколько облегчил положение. В этом отношении портовые рабочие были в более благоприятном положении. Их кооператив работал все время интенсивно и, имея значительный оборотный капитал, удовлетворял все их нужды.
Следующий вопрос был квартирный: ввиду большого наплыва беженцев из местностей, занятых большевиками, этот вопрос стоял очень остро. Комендант крепости учредил комиссию, в которой был представитель от флота, для отвода квартир. Комиссия, работавшая по бюрократической рутине, руководствовалась законами мирного времени и решила, что офицерам флота, как живущим на кораблях, квартир не полагается, а их семьи должны быть на положении обывателей. Мне пришлось выдержать целую войну с комендантом и жаловаться генералу Лукомскому как главе правительства на такое применение законов, пока наконец мы были объявлены полноправными защитниками государства. Жены и вдовы морских офицеров буквально осаждали меня и, чтобы выйти из этого затруднения, я прибег к следующей мере. На рейде стоял пароход добровольного флота «Херсон» с поломанной машиной, но с большими и удобными каютными помещениями. Я приказал его поставить к так называемой Царской пристани в Южной бухте и открыл там гостиницу для семей моряков, взимая небольшую плату для покрытия расходов по оборудованию и найму прислуги. Новая гостиница быстро приобрела популярность, и все каюты были быстро заполнены.
Семьи моряков, числящихся на службе, были сравнительно не в плохом положении, но очень тяжело было вдовам и дочерям умерших. Выплата пенсий с началом господства большевиков была прекращена, и они буквально бедствовали. Тех, которые были помоложе, старались брать в различные учреждения, но старухам и малолетним приходилось очень туго. Чтобы помочь им, было извлечено из архива Морское благотворительное общество, имевшее устав и печать, т. е. все права юридического лица. Был образован комитет из дам под председательством моей жены и начал действовать. На мой призыв откликнулись пароходные общества, сразу приславшие большие суммы, и в течение месяца капитал общества возрос до 400 тысяч рублей, что в то время составляло не менее тысяч десяти на прежнюю валюту. Это общество оказало много помощи, как в Севастополе, так и в эмиграции, пока средства не иссякли.
Что касается до призрения мальчиков, не достигших еще возраста, позволяющего стать в ряды добровольцев, то в этом деле проявил большую инициативу старший лейтенант Машуков, вскоре произведенный за отличие в капитаны 2-го ранга. В Севастополе еще до войны начал строиться Морской корпус, и некоторые здания были готовы. Машуков убедил как Деникина, так и Герасимова в необходимости обратить внимание на детей, совершенно заброшенных вследствие закрытия школ. Деникин дал средства и согласие на открытие Морского корпуса. Контр-адмирал Ворожейкин[368] был назначен директором, и был набран штат учителей и воспитателей; что же касается до учеников, то в них, конечно, не было недостатка.
Признаюсь, что я не был особенным энтузиастом в этом вопросе. Конечно, цель была сама по себе прекрасная и себя оправдала, так как дала возможность в течение четырех лет воспитывать мальчиков (три года в Бизерте), но, с другой стороны, это было похоже на мирную жизнь в горящем доме.
Машуков вызвал подражателей, и вскоре ко мне явился профессор Московского университета и настоятельно меня убеждал предоставить морские казармы для университета, который предполагал открыть в Крыму. Я его принял весьма нелюбезно, но он заявил мне, что Астров и Федоров ему сочувствуют и что мне придется все равно уступить. Месяца через два ко мне действительно поступило приказание генерала Лукомского уволить всех студентов и гимназистов для продолжения их обучения в университетах и гимназиях. Это было полным разрушением всего, что было сделано в Севастополе. Конечно, я заявил горячий протест и никого не уволил, а вскоре дела Добровольческой армии приняли такой оборот, что об университетах перестали думать, но тем не менее все это показывает, как далеки были наши правители от действительной жизни, под руководством кадет из Государственной думы.