В Тайную экспедицию попал один из первых российских эмигрантов – дворовый князей Голицыных Николай Смирнов. Сын управителя княжеских вотчин получил образование в Московском университете, владел французским и итальянским языками, обучался живописи и архитектуре. Открывшиеся юноше горизонты изящных искусств внушили ему «омерзение к рабству», а нежелание господ дать вольную толкнуло в 1785 году на побег с похищением 3 500 рублей из отцовской кассы и подделкой подорожной на имя итальянского купца. Однако по неопытности свободолюбец подчистую проигрался в карты в псковском трактире, после чего пребывал в «распутствах» в Петербурге, где его в конце концов схватили. Уголовная палата уже было приговорила «изменника» к смерти, но его спас князь Вяземский – не от сочувствия, а потому, что «в замешательстве» на допросе Смирнов показал, что после побега «бывал неоднократно во дворце ее императорского величества». Эти показания, будучи переданными императрице, вызвали ее интерес. Хотя признание и оказалось ложным, беглеца вместо эшафота отправили в Тобольск солдатом.[647]
Впрочем, иногда, наоборот, дело, начинавшееся как политическое, оборачивалось незамысловатой уголовщиной. В апреле 1796 года обвиненный в краже отставной подпоручик Денис Жидовинов отказался беседовать с чинами московской полиции, но заявил лично обер-полицеймейстеру Козлову, что «бежать намерен был секретным образом во Францию, где, подговоря французов, со оными войти паки в Россию ‹…› и отечеству измену учинить и бунт». Во времена революционных войн и первых успехов молодого Наполеона Бонапарта такое признание звучало куда как серьезно. Преступника немедленно доставили на Лубянку в Тайную контору. Но Алексей Михайлович Чередин быстро выяснил, что молодой «якобинец» – на деле заурядный бездельник, мот и игрок. Мелкопоместный дворянин в армии служить не захотел или не смог; выйдя в отставку, стал приживалой у родственников, потихоньку крадя у них и у квартирных хозяев деньги. Назначенный по протекции квартальным поручиком в Вологде, он женился на «подлой девке», которая «впала в распутство», ушел в запой, влез в неоплатные долги, окончившиеся судом и заключением в «работном доме». Оттуда Жидовинов сбежал и снова взялся за старое: явившись в Москву к родственнице-генеральше, украл у нее золотые часы, вырученные от их продажи деньги проиграл и с горя напился. В таком виде он был изловлен полицией и «от помраченного ума, зараженного пьянством», сочинил историю о бегстве.[648]
Глава 7. Будни Тайной розыскных дел канцелярии: 1732 год
Дела служебные
Выше мы говорили об истории создания тайного сыска, его аппарате и методах деятельности. Пришла пора познакомиться – насколько позволяют документы почти трехвековой давности – с рутинной работой сыскного ведомства. Мы выбрали для этого 1732 год. Именно тогда воскресшая по решению Анны Иоанновны Тайная канцелярия вновь перебралась в Петербург, где с тех пор размещалась до своего окончательного упразднения в 1801 году. Кроме того, к 1732 году был разгромлен ненавистный Анне клан Долгоруковых; завершился процесс кадровой перетряски после бурных событий января-февраля 1730 года – двух государственных переворотов, первый из которых сделал империю ограниченной монархией, второй восстановил «самодержавство». Новая императрица и ее советники перетасовали колоду «генералитета», многие члены которого поддержали проекты создания новых, выборных учреждений. Смена кадров прошла и на уровне высшей провинциальной администрации – губернаторов и вице-губернаторов. Последним всплеском опал начала 1730-х годов стало дело смоленского губернатора А. А. Черкасского, обвинявшегося в том, что якобы посылал письма в Голштинию внуку Петра, считая его законным наследником. Как выяснилось впоследствии, навет был ложным; но перепуганный Черкасский под пыткой признал свою вину и был сослан на берег Охотского моря.
В это же время одержал победу в борьбе за власть новый фаворит – Эрнст Иоганн Бирон. Ему удалось удалить генерал-прокурора П. И. Ягужинского (отправлен послом в Берлин) и нейтрализовать притязания фельдмаршала Б. Х. Миниха (в 1733 году послан из столицы в армию). К этому времени фаворит перевез ко двору своих детей и определил главную цель – стать герцогом Курляндии. В 1732 году Бирон впервые проявил инициативу во внешней политике – начал встречаться с иностранными послами. Возникли новые придворные «обычаи» – например официальное празднование именин и дня рождения фаворита и его жены. Новое царствование после нескольких лет потрясений пребывало в состоянии стабильности – это была известная по всем учебникам пресловутая «бироновщина». Тем более интересно посмотреть, как она отразилась на деятельности Тайной канцелярии и какой вклад сама Тайная канцелярия внесла в создание зловещего имиджа этого времени.
В нашем распоряжении есть не только протоколы и указы, но и именные списки заключенных. Первая роспись как раз появилась в 1732 году, когда завершилось организационное оформление восстановленного органа политического сыска.
Во главе учреждения при Анне стоял его новый – точнее, старый – начальник Андрей Иванович Ушаков. Вчерашний опальный гвардеец, подписывавший ограничительные проекты в феврале 1730 года, стал необходимым и верным слугой. Власть, как и при Петре Великом, использовала массовое доносительство в качестве инструмента «обратной связи» с подданными. Указ от 10 апреля 1730 года, предписывавший доносить на ближнего «без всякого опасения и боязни того ж дни», провозглашал: «Лучше донесеньем ошибиться, нежели молчанием».
Однако воссозданная Тайная канцелярия так и не обрела в Москве постоянного места. Случалось (например, во время следствия над фельдмаршалом В. В. Долгоруковым в декабре 1731 года), что допросы производились «в прежней оружейной палате да на конюшенном дворе, где был застенок».[649] По старинке к Ушакову отправляли людей, заявивших «слово и дело» по исключенному из компетенции его ведомства «третьему пункту»; таких Тайная канцелярия передавала для следствия в соответствующие ведомства.
Вскоре императрица приняла решение о переезде в новую столицу – заброшенный было в царствование Петра II (1727–1730) Петербург. С собой Анна забрала Ушакова и часть его людей, которые временно стали именоваться «походной канцелярией розыскных дел». Работа не прерывалась: первый протокол был составлен 13 января 1732 года прямо в пути – «в присудствии в Новгороде». В Москве же остался секретарь Василий Казаринов с протоколистом, канцеляристом, двумя подканцеляристами, четырьмя копиистами, двумя сторожами и двумя «заплечными мастерами» – Максимом Окуневым и Матвеем Шелковниковым; туда же «на укрепление» оставшихся кадров был отправлен секретарь Сената Степан Патокин. По инерции Тайная канцелярия еще несколько месяцев именовалась в документах «походной», но с сентября 1732 года это определение больше не употреблялось.
По прибытии в Петербург Ушаков потребовал, «чтобы для правления в походной Тайной канцелярии секретных дел для содержания колодников в петербургской Петропавловской крепости отвести прежние покои, где имелась наперед Тайная канцелярия». Эти помещения оказались к тому времени уже занятыми… церковью; комендант крепости предоставил Ушакову другие «особливые покои, где имелась оптека», а «для содержания де колодников имеютца во оной крепости казармы». Отдельно в двух казармах у Кронверкских ворот хранился запечатанный архив прежней Тайной канцелярии 1718–1726 годов. В 1731 году Андрей Иванович приказал его раскрыть, и оказалось, что дела «явились в воде»; пришлось двум гарнизонным офицерам переносить их в другое помещение, «пересушить при себе секретно» и вновь «запечатать».[650]
Судя по всему, вершители многих человеческих судеб были людьми богобоязненными – помещения канцелярии украшали иконами: в сенях хозяев и «клиентов» встречал лик святого Василия Великого; в «секретарской» висел «образ распятия Господня», в «подьяческой светлице» – икона «пресвятой Богородицы». На стене главной, «судейская светлицы» в три окна рядом с иконой Богородицы находилось зеркало; из предметов обстановки в документах называются большая «ценинная» (изразцовая) печь и столы «дубовый» и «каменный». В других помещениях располагались «конторки», «чюлан» и теплый «нужник».[651]
В этой обстановке трудился немногочисленный штат Тайной канцелярии. Никаких трудовых или дисциплинарных конфликтов в 1732 году не происходило. Судя по всему, Андрей Иванович был доволен своими подчиненными. Жалованье за последнюю «сентябрьскую» треть года отличившимся было выдано «с прибавкою» – копиисту Ивану Набокову к его окладу в 40 рублей добавили 15 рублей, а его коллеге Ивану Андрееву – 20 рублей к 30-рублевому окладу. Ведь подьячие сыскной службы, в отличие от чиновников других ведомств, «кормиться от дел» и челобитчиков не могли, поскольку в их конторе, «кроме секретных, других дел не имеетца».