Читать интересную книгу Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

Миссис Ласт отличается необычайной щепетильностью: большинство ее соотечественников, полностью погрузившись в собственные заботы, не обращали ни малейшего внимания на более страшные, но далекие от них катастрофы, постигшие другие народы. 22 ноября 1942 г. другая домохозяйка, Филлис Крук, писала своему тридцатидвухлетнему мужу, служившему в Северной Африке: «Рождество будет кошмарным, я даже думать о нем не хочу, но мы вынуждены отмечать его, как всегда, и я давно уже занята по горло, готовлю подарки для всех знакомых детей. Легче было бы сказать, мол, ничего добыть невозможно и на том покончить. А холод какой! Я бы предпочла впасть в зимнюю спячку, а не трястись все время. Крис [их маленький сын] просил Бога сделать тебя хорошим мальчиком! Что ж, любовь моя, новостей у нас нет, на том и простимся. Жизнь слишком тосклива, словами не передать. Когда-то мы снова увидимся? Кажется, ты так далеко, даже думать об этом невозможно. Береги себя, дорогой, не лезь в опасные места, тебе бы и папочка так сказал. Моя любовь с тобой навечно, милый Фил! P. S. Джойс теперь работает на заводе по 11 часов в день. Джон Янг переболел малярией»66.

Жителям разоренных войной стран переживания миссис Крук могли бы показаться банальными, а ее жалость к себе – достойной презрения. Ни ее жизнь, ни жизнь ее детей не подвергались опасности, они даже не голодали. Но разлука с мужем, необходимость покинуть свой дом в восточной части Лондона, угрюмая монотонность тылового существования казались ей, как и многим другим, вполне достаточной причиной, чтобы чувствовать себя несчастной. А через десять дней после отправления этого письма миссис Крук овдовела: ее муж погиб в бою.

Известия о гибели любимых на фронте стали одним из самых страшных испытаний военного времени. И особенно мучительной и безысходной была боль тех, кто не мог выяснить даже подробностей того, как оборвалась жизнь родного человека. Как сказано в стихотворении Дж. Эккерли, опубликованном в Spectator:

Нам не сказали, куда он исчез, это было так странно:Он отплыл в декабре и не вернулся домой,Проститься не мог, и вот Рождество, как открытая рана:Два письма получили и напрасно ждали мы третье письмо.

Шли недели и месяцы, недолго до нового декабряМы ходили в конторы, и нас принимал военком,Были вежливы, но им не до нас, мы для них номера,Кто сказал нам одно, кто другое, а правды не знает никто.

Так повсюду: погиб, пропал, не вернулся, подробностей нет.Смерть есть смерть: много ль пользы узнать, как случилась беда.Мы не пишем запросы, на запросы все тот же был бы ответ:Люди гибнут как мухи, на земле не оставив следа67.

Десятки, сотни, тысячи семей пытались как-то осмыслить свою потерю и примириться с ней. Жена офицера британской армии Дайяна Хопкинсон запомнила встречу со своим мужем на станции в Беркшире после долгой разлуки, за время которой брат мужа погиб в бою. «Его непривычный для меня мундир, непривычно худое лицо, которое я с трудом могла разглядеть в этом тусклом освещении, казались искусственными. Даже в поцелуях был привкус нереальности. В постели, прежде чем заняться любовью, нужно было как-то справиться с нашей болью, гибелью Пола. Когда же он наконец повернулся ко мне, мы занялись любовью словно каким-то торжественным ритуалом – странным, безмолвным и все же неуловимо знакомым»68.

Домохозяйка из Шеффилда Эди Разерфорд заваривала чай, когда в дверь постучала молодая соседка, жена пилота. «Лицо ее одеревенело, она выпалила: “Разерфорд, Генри пропал без вести,” – и сунула мне в руку телеграмму. Разумеется, я тут же обняла ее, прижала к себе и дала ей как следует выплакаться. Я во весь голос проклинала эту ужасную войну. Она твердила: “Он жив. Я уверена, он жив. Он только в среду приезжал на побывку. Он жив, он сейчас где-то раненый, тревожится за меня, ведь он понимает, что они послали мне эту телеграмму, чтобы меня напугать”. Что сказать жене в такой передряге? Я утешала бедную девочку как могла. Мне казалось, у меня у самой все внутри оборвалось. Хоть бы эта война скорее кончилась»69.

Другая домохозяйка, Джин Вуд, рассказывала: «Со мной по соседству жили очень приятные немолодые люди. Она ждала на побывку сына, у нее не было мяса, чтобы его угостить. А мне в тот день мясник дал кролика, вроде как угостил, но я не хотела кролика, я бы лучше купила яиц для детей. И я отнесла кролика ей. Она так радовалась. И тут пришло извещение, что ее сын погиб. Мы готовы были прямо выбросить этого кролика. Такой был милый мальчик, молодой офицер, всего девятнадцать лет»70. Все они были милыми мальчиками для тех, кому пришлось их оплакивать.

Мюриэль Грин, одна из 80 000 английских женщин, завербовавшихся на сельскохозяйственные работы, расплакалась в последний вечер, когда в июне 1942 г. ей предстояло уехать из дома. «Я плакала из-за войны. Она изменила нашу жизнь так, что уже ничего не будет по-прежнему. Грустно было глядеть на опустевший берег. Когда уезжаешь далеко и только из маминых писем узнаешь, какие еще случились беды, кто из мальчиков погиб, чья семья осиротела, это лишь слова. Но приезжаешь домой – и это убийственно. Никогда жизнь не будет такой прекрасной, как перед войной. Последние два года и начало 1939-го были самыми лучшими в моей жизни, все были молоды и счастливы. Я могла бы плакать часами, только маму не хотела расстраивать»71.

Американка Делли Хане оказалась одной из тех женщин, которые в лихорадочном волнении и круговерти той поры вышли замуж не за того мужчину, а в последующие годы разочаровались и раскаялись. «Он был солдатом. Кем же он мог быть, если не самым прекрасным, самым замечательным из людей?» – говорила она потом с печальной умудренностью. Она жалела и других, переживших столько семейных несчастий: «Беременные женщины, с трудом удерживавшие равновесие в дребезжащих вагонах, ехали в последний раз проститься с мужьями, перед тем как тех отправят за море. Женщины, возвращавшиеся со свидания, проезжали огромные расстояния с маленькими детьми. Как-то кормили малышей в пути, перепеленывали. Мне было так их жаль. И я вдруг поняла, что это вовсе не прекрасное приключение, как нам внушали. Я возблагодарила Бога за то, что у меня хотя бы нет детей»72.

Дети цеплялись за скудные воспоминания об отцах, с которыми они разлучались на годы, а многие и навсегда. Родители Бернис Шмидт из Калифорнии развелись, когда ей было девять. Ее тридцатидвухлетний отец, оказавшись, таким образом, холостяком, подлежал призыву. Перед отплытием за море его отпустили ненадолго из тренировочного лагеря, он вернулся в Лос-Анджелес и повел троих детей в парк аттракционов. Он признался им, что тоскует по дому, и каждому сделал на прощание небольшой подарок. Бернис досталась заколка в форме стрелы, соединяющей два сердца, с гравировкой: «Бернис от папы». Рядовой Шмидт из 317-го пехотного полка пал в бою 15 ноября 1944 г. Его дочь навсегда запомнила день, когда пришло извещение о его смерти: ее день рождения, ей исполнилось двенадцать лет73. Однажды в октябре 1942 г. Нелла Ласт стояла и смотрела на соседских детей. Их мать тронула ее за руку и спросила: «О чем вы сейчас думаете?». «Сама не знаю, – ответила миссис Ласт. – Как вы счастливы, что вашему Яну всего семь!» И соседка ответила просто: «Да, я знаю»74.

До 1943 г., когда все изменилось со Сталинградской битвой и бомбардировкой немецких городов, большинство гражданских лиц в Германии, за исключением тех, кто потерял на фронте близких, воспринимали войну скорее как глухую боль, чем как открытую рану. «Возможно ли привыкнуть к войне? – размышляла Матильда Вольф-Монкебург, немолодая жена ученого из Гамбурга в 1941 г. – Этот вопрос мучает меня, и я страшусь утвердительного ответа. Поначалу все это казалось невыносимым, непостижимым, а теперь как-то улеглось и живешь изо дня в день в страшной апатии. Мы все еще располагаем теплом, привычными удобствами, у нас довольно еды, а порой бывает горячая вода, никаких особых усилий, кроме ежедневных походов за продуктами и небольших хозяйственных дел»75. Как все немцы, за исключением партийных функционеров, получавших и в этой сфере, как во всех остальных, определенные привилегии, фрау Монкенбург жалуется главным образом на скудный рацион питания: «Все ощутимее пустота внутри, и все острее потребность в чем-то недоступном, – пишет она в 1942 г. – Яркие фантазии дразнят множеством живых красок, воображаются большие сочные бифштексы, молодая картошка, длинные стебли спаржи и рядом золотые слитки масла. Как это унизительно, как это жалко! А есть люди, которые величают это героической эпохой»76. Но лишения, на которые жаловались немцы, были не так уж велики на общем фоне: в Великобритании производство потребительских товаров между 1939 и 1945 г. упало на 45 %, в то время как в Германии только на 15 %. Вероятно, не вся пища была немцам по вкусу (в частности, ежегодное потребление картофеля возросло с 12 млн до 32 млн тонн), но всерьез голод наступил лишь под конец войны, в мае 1945 г.: немцы морили голодом оккупированные страны, чтобы хорошо кормить свой народ.