Читать интересную книгу Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

В этот день Публий Корнелий Сципион держался очень замкнуто, почти ни с кем не разговаривал, и причина такого поведения была четко обозначена на его лице, сразу постаревшем лет на десять. Антигон прекрасно понимал, что консул в душе не мог не признать: поражение еще только больше выявило величие полководческого искусства Ганнибала. Победу его противнику удалось одержать лишь благодаря случайному стечению обстоятельств. Судьба просто подарила ему эти жалкие пятнадцать минут, ставшие роковыми в жизни целых государств и народов.

Предстояло еще свести кое с кем счеты, и Антигон решил это сделать, основательно подготовившись, не торопясь и без лишнего шума. Именно в эти смутные времена, когда в Карт-Хадаште множество людей погибли или бесследно исчезли — например, Аргиопу среди бела дня прямо на Большой улице убили разбойники, а о судьбе ее детей Антигон вообще ничего не знал, — лишний труп не вызвал бы ни у кого особого интереса. Еще немного, и их появилось бы гораздо больше, так как многие из соратников Сципиона предлагали немедленно приступить к осаде Карт-Хадашта. Однако консул решительно воспротивился этому. Ганнибал остался жив и по-прежнему был готов предоставить свой бесценный полководческий дар в распоряжение родного города, все еще располагавшего довольно большим флотом и весьма значительными средствами. Поэтому римлянин решил, что не стоит лишний раз искушать богов.

Вскоре было заключено перемирие, и Антигону туг же разрешили вернуться в Карт-Хадашт, где, как рассказал ему перед отъездом один из трибунов, все еще имелись люди, выступавшие за продолжение войны. Особенно яростно призывал к этому в Совете считавшийся сторонником Баркидов Гискон, и спешно возвратившемуся на корабле из Гадрумета Ганнибалу даже пришлось собственноручно стаскивать его с возвышения для ораторов. Для подписания трехмесячного перемирия в римский лагерь приехали послы во главе с Гадзрубалом Козлом. («Он и впрямь такой же вонючий и грязный», — откровенно заявил трибун.) Условия были поставлены очень жесткие: Карт-Хадашт должен был обязаться возместить весь ущерб за захват выброшенных штормом на берег римских кораблей, выдать еще двести восемьдесят талантов серебра на содержание римских войск на своей территории и отдать в заложники сто пятьдесят юношей из знатных семей. Взамен Сципион обещал лишь по возможности положить конец бесчинствам своих легионеров.

Накануне объявления обещавших быть еще более жесткими условий мирного договора один из находившихся в римской армии сенаторов даже предложил потребовать немедленной выдачи Ганнибала. Легаты и трибуны предпочли промолчать, выросший вместе со стратегом Масинисса немедленно удалился, а Публий Корнелий Сципион неторопливо вытащил меч и протянул его рукоятью вперед сенатору со словами:

— Можно требовать выдачи статуи Марса, но не самого бога войны. Твое требование повлечет за собой возобновление военных действий. Но тогда войсками пусть командует кто-нибудь другой. Всему есть предел.

После освобождения Антигон провел какое-то время в своем имении и, наведя там порядок, отправился в Карт-Хадашт. Зима выдалась очень холодной, ночью ручьи даже покрывались тонкой коркой льда. Душа Антигона также словно обледенела. Будущим летом ему должно было исполниться шестьдесят семь, городу пошел шестьсот четырнадцатый год, и конец их обоих был уже близок. Новую границу Карт-Хадашта римляне то ли по недомыслию, то ли с точным расчетом обозначили недостаточно четко. Она приблизительно совпадала с линией возведенных давным-давно и уже начавших рушиться укреплений, которая начиналась где-то между Утикой и Гиппоном и восточнее Карт-Хадашта огибала побережье там, где к нему примыкал остров Менинкс. Говорили, что вдоль ее отдельных участков был когда-то вырыт глубокий ров, но Антигон во время своих многочисленных поездок так ни разу и не обнаружил каких-либо его следов. Было также неясно, разрешит ли Рим вести войну, если Масинисса, по-прежнему мечтавший о создании огромной нумидийской державы на пунийской части Ливии, перейдет плохо защищенный пограничный рубеж.

Отныне он навсегда отделил Карт-Хадашт от длинной прибрежной полосы, упиравшейся в границу между Египтом и Киреной. Торговать с оставшимися там исконно пунийскими купеческими поселениями вроде бы не запрещалось, но никакой прибыли казна Карт-Хадашта уже не получала. Не поступали теперь туда серебро из Иберии, олово — из Британии и золото с ливийских берегов Внешнего моря. Утрачены были Новый Карт-Хадашт, древний Гадир, Игнали (на его месте Сципион заложил город Италику для своих ветеранов), Карт-Юба, Майнже и основанные пятьсот лет назад поселения и города на Балеарских островах. Ныне Карт-Хадашт был подобен человеку, которого связали по рукам и ногам и вдобавок еще кастрировали. Его обрекли на дружбу с Римом, но Вечный город наотрез отказался брать на себя какие-либо обязательства по отношению к бывшему врагу. «Песчаному банку», считавшемуся одним из наиболее надежных учреждений такого рода в богатом и могущественном Карт-Хадаште, в недалеком будущем предстояло влачить жалкое существование в фактически разграбленном, лишенном важнейших атрибутов власти городе, чьи поручительства уже никто бы не принимал всерьез. А на Востоке, куда банк постепенно переводил свои немалые средства, Филипп Македонский и Антиох, объединившись, пошли войной на Египет, которым правил юный, еще не достигший совершеннолетия Птолемей V. Они уже захватили часть его владений в Азии и на островах Эгейского моря. Таким образом, банку пришлось здесь также значительно сузить сферу своей деятельности.

Карт-Хадашт постоянно напоминал Антигону о самом важном для него сейчас деле. С началом перемирия жители предместий и ближних селений постепенно покидали город. На улицах было по-прежнему неспокойно. Разногласия между приверженцами обеих враждующих партий зачастую выливались в кровавые стычки, грабежи и поджоги. Городских стражников было мало, вооружены они были теперь только остроконечными дубинками и потому предпочитали не вмешиваться в эти столкновения. Они ограничивались лишь тем, что на рассвете уносили трупы и подбирали раненых. Послы во главе с Гадзрубалом Козлом вели в Риме переговоры о мире, воцарившемся пока лишь на полях сражений, Карт-Хадашт постепенно погружался в хаос. Охраняемые уволенными из армии, но по-прежнему хорошо вооруженными солдатами дворцы богачей выглядели островками благополучия в море отчаяния и кровавого безумия.

Однако стратег, как обычно, пренебрегал опасностью. Он бесстрашно расхаживал в одиночку по улицам и, отправляясь на заседания Совета, собиравшегося теперь в храме Эшмуна, никогда не брал с собой телохранителей. Он не только не пал духом, но, напротив, прямо-таки заражал окружающих своей активностью. Он рассылал гонцов, принимал донесения и одним своим видом доказывал, что далеко не все потеряно. Действительно, мирный договор с его ограничениями пока еще не вступил в силу, у Карт-Хадашга имелся мощный флот, и каждую ночь с вошедших в гавань кораблей сходили воины, которых Ганнибал лично проводил через весь город и размещал в казармах внутри Большой стены. Никто ничего не знал о планах стратега, не представлял, есть ли таковые у Совета и согласится ли Сенат утвердить мирный договор или потребует еще больше ужесточить его условия. Многие полагали, что весной возобновятся военные действия.

Антигон решил не ставить Ганнибала в известность, справедливо полагая, что стратег и его друзья вряд ли одобрят намерение грека жестоко отомстить своему злейшему врагу. В банке сейчас вполне могли обойтись без него — Карт-Хадашту на время перемирия было строжайше запрещено принимать в своих стенах чужеземных послов и купцов. Поэтому Антигон мог позволить себе надеть изрядно потрепанный хитон, нацепить рыжий парик, наклеить не менее рыжую бороду и целых десять дней с утра до вечера со спокойной душой неустанно бродить по гавани и кварталам метеков, красильщиков, дубильщиков и возничих. Он переговорил с великим множеством людей, несколько раз заходил в оружейные мастерские, где внимательно разглядывал мечи и ощупывал кинжалы и потом истратил почти двадцать мин серебряных монет на их покупку, а также на то, чтобы заручиться молчанием двадцати крепких молодцов, с детства знавших толк в драке метеков из давно и хорошо знакомых ему семей.

Его чувства наиболее полно нашли выражение в пронизанном злом и отчаянием стихотворении, обошедшем в эти дни чуть ли не весь Карт-Хадашт.

В страшном болоте город завяз,К римлянам в рабство попав.Страшным позором себя запятналОн, героя предав.Но почему не отнимет он жизньУ Ганнона Гадюки?

Верховный жрец храма Ваала, член Совета старейшин и признанный вождь сторонников тесного сближения с Римом, несмотря на свои семьдесят девять лет, никогда не жаловался на здоровье. После начала перемирия он предпочел перебраться в храм своего бога, считавшийся едва ли не самым страшным местом во всей Ойкумене. Его порог по торжественным дням имели право переступать только пуны, и защитить святилище было гораздо проще, чем дворец в Бирсе. Все метеки люто ненавидели храм и одновременно испытывали перед ним почти непреодолимый страх. Поэтому Антигон полагался не столько на розданные его щедрой рукой деньги, сколько на давнюю дружбу их семей. По сравнению с тем, что творилось в стенах храма жуткого пунийского бога, его осквернение не казалось уж таким страшным грехом. И уж конечно ни один метек никогда бы не решился даже намекнуть на совершенное им святотатство.