Читать интересную книгу Радуга тяготения - Томас Пинчон

Но увы, неотвязность эта, похоже, его погубила. Досье, которое Чичерин собрал на Энциана (ему даже удалось ознакомиться с тем, что советская разведка собрала на тогда еще лейтенанта Вайссмана и его политические приключения на Зюдвесте), неким рьяным аппаратчиком было скопировано и размещено в чичеринском же досье. И так вышло, что не миновало и месяца-двух, как некто равно анонимный выписал приказ о командировании Чичерина в Баку, и Чичерин мрачно отправился на первый пленум ВЦК НТА (Всесоюзный центральный комитет нового тюркского алфавита), где его шустро приписали к Комиссии .

 — похоже, некое G, звонкий увулярный взрывной. Разницу между ним и обычным G Чичерин так и не научится распознавать. Как начнешь разбираться, так и выясняется, что все Назначения на Чекалдыкнутые Буквы достаются недотепам вроде него. Шацк, пресловутый ленинградский назальный фетишист, который на партийные съезды ходит с черным атласным платком и да, уже далеко не раз не мог удержаться, протягивал руку и гладил по носу могущественных чиновников, тоже тут — сослан в Комиссию θ, где постоянно забывает, что в ΗΤΑ θ — это Œ, а не русский Ф, тем самым препятствуя процессу и сея смятение на всяком рабочем заседании. Занят он по большей части тем, что хлопочет о собственном переводе в Комиссию : «Или, на самом деле, — подбирается ближе, сопит, — сгодится простой N или даже М…» Пылкий и неуравновешенный прикольщик Радничный развел Комиссию , где  — нейтральный гласный, сиречь эдакое вялое «эх», — и там приступил к мегаломанскому прожекту заменигь все произносимые гласные в Средней Азии — а почему, собственно, только их, можно ведь и согласный-другой заодно — на эти самые «эхи»… ничего удивительного, если брать в расчет его послужной список из персонаций и фиктивных резолюций, а также блистательный, но обреченный заговор влепить Сталину в лицо виноградным тортиком: в заговоре этом он был замешан ровно настолько, чтобы заслужить лишь ссылку в Баку, а не что похуже.

Естественно, Чичерина тянет к этой компашке неисправимых. Совсем немного погодя как оно складывается: то Радничный предлагает проникнуть на нефтепромыслы и переодеть буровую вышку гигантским пенисом, то ныкаешься в арабских кварталах города вместе с печально известным украинским торчком Бутногорковым из Комиссии глоттального К (обычный К изображается здесь Q, а С произносится с каким-то чоканьем), ждешь сбытчика с гашишем, то отбиваешь назальные подкаты Шацка. Чичерину мстится, что на самом деле он в Москве, заперт в какой-то военный дурдом, а это пленарное заседание — всего лишь глюк. Кажется, тут у всех с головой не в порядке.

Больше прочего огорчает, что он как-то втянулся в борьбу за власть с неким Игорем Бульбадяном — парторгом престижной Комиссии G. Буль-бадян фанатично пытается отнять  у Комиссии Чичерина и заменить их все на G, вбивая клин из заимствованных слов. В залитой солнцем душной столовой эти двое фыркают друг на друга над подносами с запеканкой и шеча-манды.

В полном разгаре кризис: спорят, какую «g» использовать в «стенографии». Тут из-за этого слова страсти в клочья. Однажды утром из зала заседаний таинственно исчезают все карандаши. В отместку Чичерин с Радничным вечером пробираются в зал заседаний к Бульбадяну со слесарными ножовками, напильниками и горелками и реформируют весь алфавит на его пишущей машинке. Наутро — большая потеха. Бульбадян носится кругами и продолжительно орет. У Чичерина заседание, собрание призывают к порядку, ХРЯСТЬ! двадцать лингвистов и чиновников валятся на жопы.

Отголоски летают целых две минуты. Чичерин, с означенной жопы не подымаясь, отмечает, что у всех стульев вокруг стола заседаний ножки подпилены, а затем присобачены на место воском и снова залакированы. Профессионально сработано, ничего не скажешь. Может, Радничный — двойной агент? Добродушные розыгрыши — дело прошлое. Дальше Чичерину всё придется самому. Старательно, под светом лампы на ночной вахте, когда манипуляции с буквами скорее будут способствовать просветленьям иных орнаментов, Чичерин транслитерирует вступительную суру священного Корана предполагаемым НТА, после чего устраивает так, чтобы ее, подписанную именем Игоря Бульбадяна, раздали на сессии арабистам.

Это нарваться будь здоров. Арабисты — публика поистине одержимая. Они с жаром лоббируют Новый Тюркский Алфавит на основе арабских букв. В коридорах вспыхивают потасовки с непримиримыми кириллистами, летают шепотки о кампании бойкота любых латинских алфавитов по всему исламскому миру. (На самом деле кириллический НТА никому особо не по душе. На советской шее до сих пор висят старые царские альбатросы. В Средней Азии нынче сильно туземное сопротивление любому намеку на русификацию — вплоть до того, как язык выглядит в печати. Возражения против арабского алфавита проистекают из отсутствия знаков гласных и четкого соотношения один-к-одному между звуками и буквами. Поэтому латиница остается методом исключения. Но арабисты не сдаются. Все время предлагают реформированные арабские вязи — преимущественно основанные на модели той, что была принята в Бухаре в 1923-м и успешно применялась узбеками. Палатальные и велярные гласные разговорного казахского можно обойти использованием диакритиков.) Ко всему прочему, силен религиозный подтекст. Использование неарабского алфавита — грех, противно Аллаху: в конце концов, большинство тюркских народов — мусульмане, арабская вязь — письмо Ислама, это на нем слово Аллаха было передано в Ночь могущества, это письмо Корана…

Чего? Чичерин вообще соображает, на что решился этим своим подлогом? Это ж не просто святотатство, это открытое приглашение к джихаду. Соответственно, свора вопящих арабистов гоняет Бульбадяна по всему Черному городу — размахивают ятаганами и жутко щерятся. Нефтяные вышки — на страже, ободранные до кости во тьме. Из схронов своих лезут любоваться потехой горбуны, прокаженные, гебефреники и ампутанты. Развалились на ржавеющих боках нефтеперегонного железа, и все их общее небо — в мозаике ярких красок. Они населяют каморки, загоны и закутки административной пустоты, оставшейся после Революции, когда засланцев «Датч-Шелла» отсюда попросили и английские и шведские инженеры разъехались по домам. Теперь в Баку настал период затишья, сокращения расходов. Все нефтеденьги, высосанные Нобелями с этих месторождений, пошли на премии. Новые скважины бурят в других местах, между Волгой и Уралом. А тут — время поразмышлять о прошлом, рафинировать недавнюю историю, что выкачивается, зловонная и черная, из иных страт мозга Земли…

— Сюда, Бульбадян, скорей. — Арабисты — по пятам, улюлюкают пронзительно, безжалостно средь красно-оранжевых звезд над толпами буровых вышек.

Бам. Последняя собачка люка накинута.

— Стойте — что это?

— Пойдемте. Пора отправляться.

— Но я не хочу…

— Вы не хотите стать очередным дохлым неверным. Слишком поздно, Бульбадян. Поехали…

Первым делом он научается варьировать собственный коэффициент преломления. Можно выбрать что угодно, от прозрачного до светонепроницаемого. Когда унимается первый восторг экспериментов, он останавливается на эффекте бледного полосчатого оникса.

— Вам к лицу, — бормочут его проводники. — А теперь давайте быстрее.

— Нет. Я хочу заплатить Чичерину то, что ему причитается.

— Поздно. Вы ему ни в какой мере не причитаетесь. Уже не причитаетесь.

— Но он же…

— Он святотатец. У Ислама для такого — своя машинерия. Ангелы и санкции, а также осторожные допросы. Оставьте его. Ему предстоит иной путь.

Как же алфавитна природа молекул. Тут осознаешь это очень четко: находишь Комиссии по молекулярной структуре, весьма похожие на те, что были на пленарной сессии НТА.

— Видите: как они изымаются из грубого потока — формуются, чистятся, исправляются, так и вы некогда выкупали свои буквы у беззаконного, смертного излияния человеческой речи… Это наши буквы, наши слова: их тоже возможно модулировать, разламывать, переспаривать, переопределять, со-полимеризовать одну с другой во всемирных цепях, что время от времени всплывают на поверхность над долгими молекулярными молчаньями, будто видимые части гобелена.

Бульбадян постепенно осознает, что Новый Тюркский Алфавит — лишь одна версия процесса, каковой на деле гораздо старше — и обладает большим самосознанием, — нежели он имел основания мечтать. Вскоре неистовая конкуренция между О] и G блекнет до тривиальных детских воспоминаний. До смутных россказней. Он это преодолел: некогда кислый чиновник с верхней губою, очерченной ясно, как у шимпанзе, теперь он — искатель приключений, что наверняка уж отправился в собственное странствие подземным потоком, нимало не тревожась тем, куда поток вынесет его. Где-то выше по течению он даже посеял гордость своей легкой жалостью к Вацлаву Чичерину, коему не суждено увидеть то, что видит Бульбадян…