– Положи руку на книгу… не смотри на меня. Смотри вверх, парень, вверх. Теперь повторяй за мной: «Торжественно клянусь заботиться об этой женщине», не торопись, говори разборчиво, «пока не найду священника, который скажет нужные слова. Если я нарушу эту клятву, прошу тебя, Господи, испепели меня молниями, отрави змеиным ядом, сожги меня на вечном огне…»
Упа закончил перечень проклятий, довольно хмыкнул и взял Библию под мышку.
– Но Он не успеет тебе ничего сделать – я доберусь до тебя раньше.
Ночевал Шон в фургоне Яна Паулюса; ему не спалось, к тому же Ян Паулюс храпел. Утром снова пошел дождь: унылое прощание. Ян Паулюс смеялся, Генриетта плакала, а ума и плакала и смеялась. Упа поцеловал дочь.
– Будь такой женщиной, как твоя мать, – сказал он и сердито посмотрел на Шона: – А ты не забывай, смотри не забывай.
Шон и Катрина стояли рядом и смотрели, как дождь и деревья скрывают последний фургон. Шон держал Катрину за руку. Он почувствовал ее печаль и обнял за плечи, ее платье было влажным и холодным. Последний фургон исчез, и они остались одни на огромном пространстве. Катрина вздрогнула и посмотрела на мужчину рядом с собой. Он такой большой и сильный и совершенно ей незнаком. Неожиданно она испугалась. Ей захотелось услышать смех матери, увидеть впереди отца и брата верхом на лошадях – как было всегда.
– Пожалуйста, я хочу… – она попыталась высвободиться.
Она не закончила фразу, потому что посмотрела на его рот – эти губы, полные и потемневшие на солнце, улыбались. Она посмотрела ему в глаза, и паника ее улеглась. Пока эти глаза смотрят на нее, она ничего не будет бояться, до самой смерти. А ведь до нее еще так далеко! Погрузиться в его любовь все равно что войти в замок, в крепость с толстыми стенами. В убежище, куда нет хода никому другому.
Это ощущение было таким сильным, что она могла только молча стоять и греться теплом Шона.
Глава 15
К вечеру они расположили фургоны Катрины на южном берегу реки. По-прежнему шел дождь. Слуги Шона махали им и подавали сигналы, но бурная коричневая вода заглушала все звуки и не оставляла никаких надежд на переправу. Катрина смотрела на воду.
– Ты действительно переплыл ее, минхеер?
– Она такая быстрая, что я не успел промокнуть.
– Спасибо, – сказала она.
Несмотря на дождь и дым костра Катрина приготовила ужин не хуже, чем ума. Они ели под покровом брезента у ее фургона. Ветер залил дождем лампу, затопил брезент и швырял в них капли дождя. Было так неприятно, что, когда Шон предложил перейти в фургон, Катрина почти не колебалась. Она села на кровать, а Шон – на сундук против нее. Разговор начался неловко, но потом потек свободно, как река за фургоном.
– У меня волосы все еще мокрые! – наконец воскликнула Катрина. – Не возражаешь, если я просушу их, пока мы разговариваем?
– Конечно, нет.
– Тогда мне нужно достать из сундука полотенце.
Они встали одновременно. В фургоне было так мало места. Они соприкоснулись. И оказались на кровати.
Приближение ее рта, его теплый вкус, сильное нажатие его пальцев на ее шею и вдоль спины – все это было странно смущающим. Вначале она отвечала медленно, потом быстрее, удивленными движениями тела, слегка сжимая его руки и плечи. Она не понимала, что происходит, но ей было все равно. Смятение разошлось по всему ее телу, и она не могла его остановить и не хотела останавливать. Подняв руки, Катрина впилась пальцами в волосы Шона. Притянула к себе его лицо. Его зубы вызвали на ее губах сладкую мучительную боль. Его рука выбралась из-за спины и взяла круглую полную грудь. Сквозь тонкую ткань он чувствовал, как напряжен ее сосок, и легко сжал его пальцами. Она откликнулась, как молодая кобыла, впервые узнавшая вкус кнута. На миг – потрясение от его прикосновения, потом судорожный бросок, заставший его врасплох. Шон скатился с кровати и ударился головой о сундук. Сидя на полу, он смотрел на Катрину, слишком удивленный, чтобы потереть шишку на голове. Лицо ее раскраснелось, и она обеими руками убирала с него волосы. Пытаясь заговорить, она отчаянно мотала головой.
– Ты должен уйти, минхеер, слуги постелили тебе в другом фургоне.
Шон встал.
– Я думал… ведь теперь мы… я считал…
– Держись от меня подальше, – беспокойно предупредила она. – Если еще раз прикоснешься ко мне, я… я укушу тебя.
– Но Катрина, пожалуйста, я не могу спать в другом фургоне.
Эта мысль привела его в ужас.
– Я буду готовить тебе еду, чинить одежду… все! Но пока ты не найдешь священника…
Она не договорила, но Шон понял. Так он впервые познакомился с непреклонностью буров. В конце концов ему пришлось идти на поиски своей постели. Одна из собак Катрины – пятнистый почти взрослый щенок – опередила его. Попытки Шона убедить собаку уйти оказались такими же безуспешными, как с ее хозяйкой. Пришлось разделить с ней ложе. Ночью между ними не раз обнаруживалась разница во мнениях по поводу того, что такое половина одеяла. Поэтому Шон назвал собаку Воришкой.
Глава 16
Шон решил показать Катрине, как он недоволен ее решением. Он будет держаться вежливо, но отчужденно. Когда на следующее утро они сели завтракать, его решимость через пять минут дрогнула – он не мог оторвать взгляда от ее лица и говорил так много, что завтрак продолжался целый час.
Дождь лил без перерыва еще три дня, потом прекратился. Вернулось солнце, как желанный старый друг, но прошло еще десять дней, прежде чем река перестала безумствовать. Впрочем, время, дождь, река значили для них очень мало. Они вдвоем ходили в буш за грибами; сидели в лагере, и когда Катрина работала, Шон ходил за ней следом. И конечно, они разговаривали. Она слушала его. Смеялась в нужных местах и часто удивленно ахала.
Она отлично умела слушать. Что касается Шона, то пусть бы она повторяла одно и то же слово – звук ее голоса зачаровывал его. Вечера становились трудными. Шон начинал нервничать и делал попытки прикоснуться к ней. Она хотела этого, но боялась смятения, которое едва не захватило ее в тот первый вечер. Поэтому она выработала и сообщила ему систему правил.
– Ты обещаешь только целовать меня и не делать ничего другого?
– Да, если ты сама не скажешь.
– Вообще никогда.
Она поняла уловку.
– Ты хочешь сказать, что я должен только целовать тебя, даже если ты сама не запрещаешь иное?
Она покраснела.
– Днем другое дело… но все, что я говорю по вечерам – неважно. Если ты нарушишь свое обещание, я никогда не позволю тебе прикасаться ко мне.