Именно это предчувствие грядущих бед и явилось подлинной причиной грусти, отпечаток которой лежал на всех его поступках, на всех словах… А может быть, к этому примешивалась и глубокая личная скорбь — мучительная и безнадежная любовь к девушке, которую он никогда не мог надеяться назвать своей женой.
Я очень волновался, когда молодой вождь подошел к моей сестре. Даже теперь я все еще был жертвой гнетущих подозрений и следил за обоими с неослабевающим вниманием.
Но мои подозрения безусловно обманули меня. Ни Оцеола, ни сестра не дали мне ни малейшего повода к беспокойству. Молодой вождь держал себя скромно и вежливо. Во взгляде сестры можно было прочесть только горячую благодарность.
— Мисс Рэндольф, я должен просить у вас прощения за сцену, свидетельницей которой вам пришлось быть. Но я не мог позволить уйти этому человеку. Госпожа, он был не только вашим, но и нашим величайшим врагом. С помощью мулата он разыграл это ложное нападение, надеясь заставить вас стать его женой. Но если бы ему это не удалось, он сбросил бы маску, и тогда… Мне не надо говорить о том, что могло бы тогда произойти с вами… Какое счастье, что я успел вовремя!
— Благородный Оцеола! — воскликнула Виргиния. — Вы дважды спасли жизнь и брату и мне. Как нам отблагодарить вас? У меня не хватает слов… Я могу предложить вам только это слабое доказательство нашей признательности.
Сказав это, она подошла к вождю и вручила ему сложенный пергамент, который хранила у себя на груди.
Оцеола сейчас же узнал этот документ: это был акт на право владения поместьем его отца.
— Спасибо! — сказал он с печальной улыбкой. — Это действительно доказательство бескорыстной дружбы. Но, увы! Теперь оно опоздало. Та, которая больше всего на свете хотела получить эти драгоценные бумаги, которая так стремилась вернуться в свой любимый дом, уже больше не существует! Моя мать умерла! Вчера ее душа улетела в вечность…
Это была страшная новость и для Маюми. В неистовом порыве горя, заливаясь слезами, она бросилась на шею к моей сестре. Объятия и слезы обеих смешались. Наступила тишина, прерываемая только рыданиями девушек. Иногда слышался голос Виргинии, шептавшей слова утешения. Сам Оцеола был настолько взволнован, что не мог вымолвить ни слова.
Но прошло несколько минут, и он овладел собой.
— Слушайте меня, Рэндольф! — сказал он. — Нам нельзя терять времени на воспоминания о прошлом, когда будущее так мрачно и неопределенно. Вам надо вернуться к себе и подумать о постройке нового дома. Вы потеряли только дом, но ваши богатые земли сохранились. Негров вам вернут — я об этом распорядился. Они уже в пути к плантации. Здесь не место для нее, — тут он указал на Виргинию, — и вам нельзя медлить с отъездом. Лошади уже готовы. Я сам провожу вас до границы, а дальше вам уже нечего бояться никаких врагов.
При этих словах он многозначительно взглянул на тело Ринггольда, лежавшее на опушке леса. Я понял его, но не ответил ни слова.
— А она? — спросил я, указывая на Маюми. — Лес — плохая защита, особенно в такое время. Вы отпустите ее с нами?
Оцеола взял мою руку и крепко пожал ее. Я обрадовался, уловив сверкнувшую в его глазах благодарность.
— Благодарю! — воскликнул он. — Благодарю за дружеское предложение! Я сам хотел просить вас об этом. Вы правы — она не может жить дольше только под защитой деревьев. Рэндольф, доверяю вам ее жизнь и ее честь! Возьмите ее к себе, в свой дом!
Глава XCV. ПРЕДВЕСТИЕ СМЕРТИ
Солнце уже склонялось к западу, когда мы покинули индейский лагерь. Что касается меня, то я не имел ни малейшего представления о том, куда нам надо было двигаться. Но с таким проводником можно было не бояться сбиться с пути.
Мы находились далеко от поселка Суони, на расстоянии целого дня пути, и предполагали добраться домой только на исходе следующего дня. Ночь обещала быть лунной, если не набегут облака. Мы собирались ехать весь вечер, до поздней ночи, а затем сделать привал. Так мы могли значительно сократить наше завтрашнее путешествие.
Наш проводник хорошо знал эту местность, ему была знакома здесь каждая тропинка.
Долгое время дорога шла по редкому лесу, и мы могли ехать рядом. Но постепенно тропинка становилась все уже, и теперь мы были вынуждены двигаться попарно или по одному. Молодой вождь и я ехали впереди, а наши сестры следовали за нами. Далее ехали Джек и Виола. Кавалькаду замыкали шесть всадников-индейцев, телохранителей Оцеолы.
Меня удивило, что он взял с собой так мало воинов, и я даже выразил ему свое удивление. Но Оцеола относился к опасности как-то очень беззаботно. Солдаты, сказал он, прекрасно знают, что ночью им здесь лучше не показываться. Что же касается той части местности, где мы должны были проехать днем, то никакие войска там и не рисковали появляться. За последнее время там даже не производилась разведка. Мы можем встретить только индейцев. Но их, конечно, нам нечего было опасаться. С тех пор как началась война, Оцеоле часто случалось путешествовать одному по этой дороге. Он был убежден, что опасности никакой нет.
Что до меня, то я далеко не был в этом уверен. Я знал, что дорога, по которой мы ехали, проходит поблизости от форта Кинг. Я вспомнил бегство шайки Ринггольда. Весьма вероятно, что его друзья помчались прямо в форт и сообщили там о гибели плантатора, приукрасив эти сведения рассказом о своей собственной смелой атаке на индейцев. Для властей Ринггольд не был простым человеком. В лагерь могли послать отряд, и мы рисковали с ним встретиться. Я подумал и о другом обстоятельстве — о таинственном исчезновении мулата. По-видимому, он скрылся вместе с этими людьми. Это показалось мне подозрительным. Я поделился своими соображениями с вождем.
— Бояться нечего, — сказал он в ответ, — мои следопыты идут за ними. Они вовремя сообщат мне все, что нужно. Впрочем, нет… — добавил он, как бы колеблясь и задумавшись на мгновение. — Они могут не догнать их до наступления ночи, и тогда… Вы правы, Рэндольф! Я действовал необдуманно. Я не обращал внимания на этих болванов, но мулат — совсем другое дело. Он знает все тропинки, и если он окажется изменником, если… Но мы уже тронулись в путь и должны ехать дальше. Вам нечего бояться, а что касается меня… Оцеола никогда в жизни не отступал перед опасностью. Он не сделает этого и теперь. Да и поверите ли вы, Рэндольф, я скорее ищу опасности, чем бегу от нее!
— Ищете опасности?
— Да, смерти, смерти!
— Говорите тише! Не нужно, чтобы они слышали ваши слова.
— О да! — добавил он, понижая тон и как бы говоря сам с собой. — Но, право же, я жажду ее!
Он произнес эти слова с таким волнением, что не оставалось никакого сомнения в том, что он говорит серьезно. Глубокая грусть все еще не покидала его. Что могло быть ее причиной?