Они пересекли улицу Рояль, и Гит задрожала при виде фасада церкви Мадлен.
– У меня осталось не больше трех минут! – прошептала она.
– Меня восхищает ваш испуг, – заявил Саладен. – Вы именно такая, как надо… Кстати, найдите случай ввернуть, что мы с вами побывали в Америке. Это совершенно необходимо.
– Но, – сказала Гит, страшно покраснев, чего с ней не случалось уже много лет, – вишенка…
– Это кольцо у вас на пальце стоит всех дворянских грамот мира, – объяснил Саладен. – Но вы не должны сами пользоваться вашим козырем: надо будет дождаться подходящего момента. Правда, ничего, кроме правды! Если бы у вас действительно со дня рождения была такая отметина, то как бы вы себя нынче вели?
– Как обычно, – ответила Гит. – Вы правы!
– Вот видите. Ваша роль проще простого. Главное – чтобы не к чему было придраться, ваша мать сама все сделает за вас.
Экипаж остановился перед воротами особняка.
– Итак, – быстро сказал Саладен, – найдена на большой дороге в семь лет, очень смутные воспоминания о жизни с бродячими акробатами и уже совсем туманные – о женщине, склонившейся над вашей колыбелькой… Воспитана мной, изнежена, обожаема. Обожание это с лихвой мне возвратила. Получила кое-какое образование, выучилась ремеслу, путешествие в Бразилию, совершенно потрясена и оглушена известием, что предстоит увидеть мать.
Он выпрыгнул на тротуар и подал руку Гит, которая сказала, ловко соскочив на землю:
– Значит, будем действовать наудачу и сделаем все возможное, чтобы дама полюбила нас как можно сильнее. А если мы не сумеем ей понравиться – что ж поделать, там видно будет, как поступить!
– Восхитительно! – оценил Саладен, взявшись за шнурок звонка.
– Ах, черт! – вспомнил он, когда дверь особняка уже открывалась. – Еще одна деталь, но очень важная! Вы любите деревья, зелень, травку, цветочки, поэтому попросите устроить вас в маленьком домике в саду. Не забудьте об этом! Это совершенно необходимо.
Герцогиня ждала с утра, охваченная лихорадочным нетерпением. Наконец она почувствовала себя на седьмом небе от счастье; предупрежденная заранее горничная объявила:
– Господин маркиз де Розенталь и мадемуазель Жюстина.
– Мадемуазель Жюстина? – повторила за ней герцогиня и поднялась, пошатываясь. – Он же говорил мне…
Ее прервал приход господина маркиза, первые же слова которого стали ответом на ее вопрос:
– Госпожа герцогиня, – прошептал он, почтительно поздоровавшись. – Нынче здесь – только ваша дочь. Я не отказываюсь от прав, которые для меня дороже жизни, но я отступаю в сторону, слышите: отступаю, преклоняясь перед великой материнской радостью и чувствуя, что сегодня я тут лишний. Я вернусь, сударыня, только тогда, когда вы сами меня позовете.
Пока он говорил, герцогиня стояла недвижно, опираясь обеими руками на стол. Она была страшно взволнована, ее душу переполняла огромная благодарность.
Не найдя слов для ответа, она обняла Саладена и, притянув его голову к себе, запечатлела на лбу мошенника поцелуй.
Саладен же бормотал, усиленно смахивая с ресниц воображаемые слезинки:
– Благодарю, мадам, о, благодарю, от всего сердца! Потом он отступил и, взяв мадемуазель Гит за руку, подвел к герцогине со словами:
– Вам никогда не удастся стать до такой степени счастливой, какой я желаю вас видеть!
Мадам де Шав, завладев наконец «Жюстиной», с рыданиями прижала ее к своей груди.
Саладен скрылся. Женщины остались одни.
XIII
МАДЕМУАЗЕЛЬ ГИТ ХРАПИТ
Саладена можно было считать мастером обмана и отличным знатоком психологии: чаще всего его комбинации удавались. Безусловно, неведение стоит всех возможных в мире приготовлений при некоторых обстоятельствах и с некоторыми людьми.
Можно сказать, что самая тщательная подготовка не способна предусмотреть всего, а все непредвиденное может таить в себе опасность. Впрочем, предварительная подготовка вообще хороша лишь для хладнокровных людей.
Иными словами, Саладен не обладал ни широтой ума, ни величием души, но зато владел даром ограниченных людей: изворотливостью.
Первый встречный не достиг бы подобного результата, уничтожив всякий расчет расчетом же; первый встречный ни за что бы не догадался, что высшая ловкость в данных обстоятельствах – это держаться в тени.
Саладен отошел в сторону после долгих размышлений, взвесив все «за» и «против» и сказав себе: «Здесь нет ни малейшего повода для шпагоглотательства!»
Потому что, по его мнению, когда нельзя с пользой для дела проглотить ни одной шпаги, – пора уходить.
Правота Саладена была подтверждена первыми же словами мадемуазель Гит. Нарушив воцарившееся молчание, она произнесла фразу, выдававшую естественное беспокойство и в сложившихся обстоятельствах оказавшуюся весьма уместной.
– Неужели это правда, – прошептала она, пока герцогиня душила ее в объятиях, – неужели у меня действительно есть мать?
Она не плакала: слезы ей заменяла бледность лица и лихорадочный блеск глаз.
Она страдала. Она не была злой по природе и, ошеломленная трагичностью момента, которой по легкомыслию своему не предполагала, чувствовала, как от вида бедной, обманутой и едва живой женщины у нее сжимается сердце.
Она страдала душой и страдала телом; о причинах ее недомогания мы непременно расскажем вам чуть погодя.
– Эта правда, да, да, это правда! – отвечала мадам де Шав, сама не зная, что говорит. – У тебя есть мать! О! Как она тебя любит, твоя мама, если бы ты знала, если бы ты знала!
Слезы слепили ее, и она смахивала их, чтобы получше рассмотреть свою дочь, которую толком еще не видела.
Но слезы навертывались снова и снова. Несчастная совершенно растерялась и почти в безумии повторяла:
– Ты здесь, а я не могу тебя увидеть! Я не вижу тебя! Разве можно ослепнуть вот так, сразу!
Гит на этот раз промолчала. Движимая инстинктом и жалостью, она приложила свой носовой платок к глазам герцогини и поцеловала ее в лоб.
Мадам де Шав держала дочь в своих объятиях, опьянев от счастья.
– Я чувствую твои губы, – говорила она. – Губы моей дочери! Ты здесь – ты, которую я так оплакивала! Господь сжалился надо мной и подарил мне встречу с тобой! Подойди к свету, подведи меня, чтобы я тебя увидела. Я хочу тебя увидеть!
Гит повиновалась и, почти такая же бледная, как герцогиня, пошатываясь, повела новообретенную мать к окну.
Мадам де Шав разглядела наконец, словно сквозь туман, лицо девушки и судорожно рассмеялась.
– Ах! Ах! Ти красивая! Но ты красива не так, как я себе представляла… Еще красивее… Конечно, я никогда не видела никого красивее тебя! Вот, вот, мои глаза прозревают! Боже, Боже, у тебя глаза были темнее когда-то… Но твои волосы – да, это твои волосы, они такие мягкие, такие шелковистые… Они так часто ласкали мой лоб, когда я спала… И представь себе, Жюстина, моя Жюстина, ты всегда снилась мне с веночком, который мы сплели вместе, гуляя во ржи, венком из васильков, который делал тебя такой красавицей! Но ты ведь не помнишь всего этого, ты не помнишь, да, моя Королева-Малютка?