Читать интересную книгу Долгий путь к себе - Владислав Бахревский

— Ох, жизнь! Распроклятая моя жизнь! — посмотрел на гетмана дерзко, разрумянился. — А ты думаешь, мне не противно чужую, побитую молью шубу таскать на плечах? Еще как обидно! Только скажи, делать что? Надоумь! Ты вон дал ума всему народу своему. А ты и мне дай, москалю беглому.

Взял со стола стрючок горького перца, надкусил, съел, не поморщившись.

— Силен! — восхитился Богдан.

— Скажи, гетман! Освободятся ли когда-нибудь люди от проклятия родиться в избе, а не в хоромах? Ну, скажи!

— Ты ропщешь? — спросил Богдан.

— Как же мне не роптать? Я мог бы немалую пользу своей Московии принести. Но там нужна моя головушка, а не то, что в головушке. И никому-то я для доброго дела не надобен. А надобен для худого дела, неблагородного.

Хмельницкий насторожил глаза, от Тимошки эта напряженность не укрылась.

— Мы один на один с тобой, и я тебе всю правду скажу. — Тимошка встал, подошел к двери, отворил. Никого за дверью не было. — Мне в Риме говорено, чтобы я казаков сладкими посулами сманил на войну с султаном на стороне Венеции.

— Ну, а ты им что сказал? — спросил гетман.

— Ничего не сказал… По родине я стосковался. По той самой Московии, по нищенке голопузой, о которой давеча так худо говорил… Казни или милуй, я тебе все тайны открыл.

— Ты когда ко мне ехал, в Валахии в монастыре жил… Что там говорят?

— Говорят: пора господаря Лупу, молдавского, согнать с престола. От него молдаванам много худого.

— А что о казаках говорят?

— Говорят, гетману нужно так угодить, чтобы он на Лупу послал войско да и покончил бы с греками… От греков у них засилье.

— А ты как думаешь? — спросил Богдан. — Чью мне сторону нужно держать?

— Тебе надо сторону Лупы держать, — улыбнулся Тимошка. — У Лупы дочь, у тебя — сын, а еще у Лупы, говорят, золотые клады несметные.

На улице раздался конский храп, визг, грубый смех казаков.

— Ладно, Тимошка, — сказал Богдан, — живи у меня. Только завтра же поезжай в Лубны. Московский посол приедет, станет требовать твоей выдачи… Не бойся, не выдам. У казаков такого не водится.

4

Тимош Хмельницкий заглянул в келию. Так в их новом доме назвали сводчатую мрачноватую комнату, где маленький Юрко долбил под руководством отцовского секретаря Самуила латынь и учился польскому языку.

Тимош был в вишневом кунтуше с вишневыми пуговицами из редких камешков, держащих в себе переменчивый огонь.

— Ваша милость! — Самуил Зорко раскланялся, засиял не хуже Тимошевых пуговиц. — Ваш младший брат проявляет чудесные способности. Увы! Мне скоро будет нечему его учить.

Тимош, неодобрительно поглядывая на толстые фолианты книг, на бледного худенького Юрка, покривил губы:

— Казаку нужно знать коня и саблю, да сколько пороху на полку сыпать, чтоб пушку не разорвало.

— Осмелюсь не согласиться, — Зорко поклонился. — Ваш отец потому достиг столь ослепительных успехов, что его ум образован знанием многих наук, и не только казацких. Недаром ныне в Чигирин съехались послы со всего белого света.

— Отбоя от них нет, — мрачно сказал Тимош. — Из-за них и пришел. Юрко, быстро собирайся, одевайся. Отец зовет на обед. Кого-то провожают, кого-то встречают…

Подмигнул. Юрко, любивший брата, просиял в ответ.

— А ты знаешь, кто приехал из наших добрых друзей?

— Кто?! — Юрко вскочил на ноги.

— Иса приехал! Наш Иса! Говорит, подарки нам с тобой привез. А какие — не показывает. Потом, говорит. После приема.

— Я пойду? — полуспросил Юрко своего учителя.

— Вы свободны распоряжаться собой, ваша милость! — угодливо поклонился Зорко.

— Не нравится мне он, — сказал Тимош, когда они вышли.

— Он хороший. Ты поменьше сердись. Я не люблю, когда ты сердитый.

— Не могу я, Юрко, веселиться, покуда эта баба около отцовского сердца греется.

— Пани Елена… — у Юрко задрожали ресницы, он опустил глаза, — она красивая… Она ко мне добра.

— Дурак ты! — Тимош сплюнул. — Помяни мое слово, она отравит отца.

— Тимош! — глаза у Юрко наполнились слезами.

— Ну чего ты? Не хнычь! — обнял брата. — Я до этого не допущу. И помалкивай про разговор. А то — она и нас… Понял? Беги, одевайся.

Юрко побежал, остановился, хотел что-то сказать, убежал.

5

Пани Елена, спохватываясь, напускала на себя величавого спокойствия, то есть гасила улыбку, устремляла взор перед собой, в никуда и слегка приоткрывала губы, чтобы придать лицу загадочности. Но уже через мгновение она забывалась, сияла глазами, влюбленно поглядывая на мужа, на послов, на пасынков. Радостно улыбалась Юрию и с обидчивой печалью Тимошу.

Прием был из самых великолепных. За столом собрались иноплеменные послы с востока и с запада. Тут был отъезжающий ко двору своего повелителя Осман-ага, чауш турецкого падишаха Магомета IV, и только что прибывший вестник крымского хана Ислам Гирея, любезный дому Хмельницкого Иса-бей, сын Тугай-бея, названый брат Тимоша. Он привез доброе известие о том, что хан уже скликает войско и приведет его, как и обещано было, к Троицыну дню. Выделялся за столом темной сутаной Альберти Вимина, венецианский священник, прибывший к Хмельницкому с надеждой заключить наступательный союз против Турции.

С лицом властным, мясистым, неподкупный и недоступный, словно кован из железа, погруженный в себя, но все понимающий верно и ясно, сидел за столом посланец Оливера Кромвеля. Кромвель в личном письме приветствовал «императора всех казаков, грозу и истребителя аристократов Польши, завоевателя крепостей, истребителя католицизма!»

И еще был на этом пиру прибывший два дня тому назад, 11 апреля, посол короля Яна Казимира пан Смяровский.

Хмельницкий собрал послов не ради того, чтобы потешить свою красавицу жену, представив ей наглядное доказательство его, а значит, и ее высокого положения. Он этим своим широким жестом давал понять, что готов слушать всех, но слушаться намерен лишь голоса своего разума, разума украинского казака.

Осман-ага привез предложение султана заключить договор о вечном мире и в награду за мир — свободное плавание по Черному морю, беспошлинную торговлю, выкуп по разумной цене всех невольников и обязательство вернуть казакам захваченные у них суда.

Туркам нужен был мир с казаками, чтобы бросить все силы на морскую войну с Венецией. Венеция нуждалась в союзе с казаками, чтобы громить турецкий флот на всех морях, расчленив, распылив его силы. Римский папа через сближение казаков и венецианцев видел возможность примирения Украины с Польшей и восстановления католицизма на Украине, который ныне находился там в самом плачевном состоянии.

Польше нужен был мир, чтобы опамятоваться от разгрома, собрать силы и навести в доме порядок. Украину она все еще считала домом своим. Крымский хан, по малолетству турецкого падишаха — Магомету IV шел восьмой год, — чувствовал себя свободным от многих обязательств перед Турцией и, опираясь на союз с казаками, собирался поживиться грабежом польских городов и заодно надолго ослабить исконно сильного противника, и своего, и всей Османской империи. Для Кромвеля вольный казак Хмельницкий был прежде всего борцом с католицизмом…

Самую пышную и длинную речь на приеме произнес пан Смяровский. Он воздал похвалы великому из величайших гетманов — Хмельницкому, великой республике купцов Венеции, радующей мир отменными товарами, он говорил о блистательной империи Османов, могущество и просторы которой под стать империи Александра Македонского, он нашел слова, строгие, сдержанные, но вполне лестные, о победах Кромвеля и выказал готовность вернуться ко временам понимания и дружбы между Польшей и Крымом.

Казалось, всем было роздано, но пан Смяровский улыбнулся вдруг, лукаво посмотрел на пани Елену и поклонился ей.

— Среди нас присутствует ее милость пани Хмельницкая, несравненная своей красотой и нравом. Ее величество королева Мария просила передать ее милости пани Хмельницкой скромный дар в знак дружбы и расположения.

Пан Смяровский достал бархатную коробочку, осыпанную мелкими алмазами, раскрыл ее, и на всю залу сверкнули два голубых меча.

Бриллиант был не очень велик, но чистоты безупречной.

Подарок пани Елена приняла зарумянившись. Посмотрела беспомощно на мужа: позволено ли ей говорить? Богдан улыбался одобрительно, и пани Елена подняла свой бокал.

— Здоровье королевы! — звонко и радостно воскликнула она.

— Виват! — крикнул пан Смяровский, и всем пришлось подхватить его патриотический возглас.

Тимош сидел багровый, полузакрыв глаза, — до того он ненавидел мачеху. Идя с обеда, он шапкой отирал пот со щек и в глазницах.

А во дворе его ждала радость. Иса дал знак своим людям, и они вывели перед братьями, Тимошем и Юрко, тонконогого, высокого, серого в черных яблоках скакуна. Иса, прищуривая от удовольствия глаза, покосился на Тимоша и сказал: