— Что ж, — сказал он. — Если вы вернетесь через два дня, на репетициях это сильно не скажется. Два дня погоду не делают. А если вас арестуют и посадят в тюрьму в Питере, вопрос о премьере отпадет сам собой.
— Вы все предусмотрели, — сказал я удивленно.
— Я же должен смотреть вперед и просчитывать все варианты развития событий, — ответил Иван Иванович. — На мне коллектив, финансы, постановка, здание. Я же так не могу, как вы поступать. Я должен предвидеть. Хочешь, не хочешь…
Наутро я невыспавшийся, прямо с поезда пошел пешком в прокуратуру. С Невы дул ледяной ветер. Только что стояли сравнительно теплые дни, но в Питере погода может за одну ночь измениться на сто восемьдесят градусов…
Когда я уезжал несколько дней назад, то на улицах уже попадались люди без пальто, и девушки уже показывали свои мини-юбки… Светило солнце и все оживало после бесконечной зимы…
Теперь же Питер встретил меня ледяным ветром, мелким дождем. Даже не дождем, а еще хуже. Это типично петербургская вещь, и жители других мест мира этого понять не могут. Дождь не идет сверху. От него нельзя укрыться под зонтиком. Он висит в воздухе.
Ты идешь и вокруг тебя висит влага. Она залепляет глаза, она делает мокрой одежду. Ты открываешь рот и дышишь водой…
Когда я вышел на Исаакиевскую площадь, меня чуть не сшибло с ног. Ветер шквалом летел с Невы. Он дул не переставая. Это было как будто плотная стена.
В темной хмурой мороси виднелся купол Исаакиевского собора. Он тускло мерцал в океане влаги.
Преодолев все эти природные препятствия, на наконец, добрел до улицы Якубовича. Прокуратура находится как раз напротив Центрального выставочного зала. Интересно, кто сейчас вообще ходит в этот выставочный зал? Кому это сейчас может быть интересно?
В этом зале работает заместителем директора мой знакомый — Володя Третьяков. Рассуждая логически, если там есть заместитель директора, значит туда все-таки кто-то ходит? Наверное, так…
Следователь в прокуратуре был все тот же, который беседовал со мной в первый раз. Только тогда допрос происходил в милиции.
— Ну, что у вас тут случилось? — спросил я его, усаживаясь. — Вы поймали убийц брата и хотите их мне предъявить?
Следователь посмотрел на меня внимательно и покачал головой:
— Скоро поймаем, — сказал он значительным голосом. — Скажите вот что. Когда вы приезжали в прошлый раз, вы где останавливались?
Я удивился:
— Я вам еще тогда это сказал… Я остановился в доме брата. Ну, брата мы похоронили. В общем, я жил в этой квартире.
— Вдвоем с его вдовой? — уточнил следователь. — С Ларисой Михайловной?
— Да, — ответил я. — А что тут такого? Она же моя родственница… Да и негде мне больше останавливаться. В гостинице — дорого, сами знаете. Теперь не прежние времена.
Следователь аккуратно записывал все мои слова в протокол. Он записал что-то и поднял голову:
— А когда вы уехали из Петербурга?
Глаза его колюче смотрели на меня и он напрягся. Все-таки, плохие они актеры, эти следователи. Надо же уметь держать себя в руках. Я сразу догадался, что это важный для него вопрос. Но почему?
«Будь осторожен, — сказал я себе. — Тут какой-то подвох. Видишь, как он напрягся. Будто кот, который увидел мышь. Сейчас спину выгнет и когти выпустит…»
Но в чем я должен быть осторожен? Как можно знать это заранее?
— Повторяю вопрос, — сказал следователь деланно спокойным видом. — Когда вы уехали из Петербурга после похорон брата?
— Три дня назад, — сказал я обескураженно. — Восемнадцатого числа.
Он тут же записал это, и спросил опять:
— У вас есть подтверждающие документы. Или свидетели?
— Да, конечно, — сказал я. — Я сохранил билет. У меня он даже с собой, в бумажнике. Я вам сейчас могу показать.
— А почему вы его сохранили? — Внезапно спросил меня следователь, впиваясь в меня глазами. — Вы что, предполагали, что у вас могут спросить об этом? Почему вы заботились о подтверждении своего отъезда?
А, вот он и показал свое истинное лицо, подумал я. Да, такому палец в рот не клади…
— Очень просто, — ответил я. — Я сохранил его потому, что надеялся, что мне его оплатят на работе, в театре. Не такой уж я богатый человек, чтобы пренебрегать такими вещами.
— Но вы ведь совершали частную поездку? — насторожился следователь. — Вы ездили хоронить брата. Театр и не должен был оплачивать вам билет. Вы это понимаете.
— Ну да, — согласился я. — Но я ведь все же главный режиссер… Я могу попросить директора и он оплатит. Издаст приказ задним числом, будто я ездил в командировку, и оплатит. Свои же люди, должны друг другу помогать в беде.
— Вот, — сказал торжественно следователь. — Из-за такого кумовства и разбазаривания государственных денег страна и разваливается. «Рука руку моет» — и от этого такой ущерб стране. Потому мы и дошли до развала.
Он смотрел на меня гордым соколом. Но мне не хотелось дискутировать по пустякам.
— Я с вами не согласен, — сказал я. — Когда артисту, рабочему, учителю, врачу платят позорные гроши — это разваливает страну. Это — наносит ущерб государству. А человеческие отношения — это не разваливает ничего… Впрочем, вот вам билет. Делайте с ним что хотите. И скажите мне, наконец, что произошло и что вы от меня хотите?
Следователь с неприязнью посмотрел на меня. Не привык, чтобы противоречили ему. Это — тяжелое наследие тоталитаризма. Сначала царского, потом коммунистического. В России вообще все страшно обижаются, когда с ними не соглашаются в чем-то. Даже самые отъявленные демократы и борцы за свободу. Как правильно писал об этом Сумароков:
Мужик не позабудет, как кушал толокно И посажен хоть будет за красное сукно.
Потому что хоть каким стань демократом, а сущность свою и привычки в карман не положишь…
— А когда уходил ваш поезд? — спросил следователь, пытливо разглядывая билет.
— В восемнадцать часов, — ответил я. — Ровно в восемнадцать часов. А что вас так беспокоит? Почему вас так озаботили скромные события моей частной жизни?
— А у вас есть свидетели, что вы действительно уехали восемнадцатого в восемнадцать часов? — спросил меня следователь, не отвечая на мой язвительный вопрос.
— То есть? — не понял я.
— Кто-нибудь может подтвердить, что вы и вправду уехали, а не просто купили этот билет?
Следователь пояснил свою мысль:
— Вы же могли просто купить билет, и никуда не поехать… Кто-нибудь вас видел в поезде?
Я задумался. Вот ведь глупость какая… Если бы я заранее знал, что потребуется подтверждение, я нашел бы кого-нибудь. Но откуда же знаешь о таком? Можно было пойти в вагон-ресторан. Там всегда сидят командировочные из нашего города. Кто-нибудь из них знаком со мной. В лицо хотя бы… Но в последний раз я не ходил в вагон-ресторан. Может быть, проводник?
Я так и сказал. Потом мне пришло в голову:
— Слушайте, — сказал я. — Я же утром девятнадцатого был уже дома, в театре. Это все могут подтвердить. Как же я там мог оказаться, если бы не выехал вечером восемнадцатого?
Следователь задумался.
— Самолетом, — вдруг сказал он. — Самолетом можно за час долететь.
Глаза его загорелись.
— Должен вас огорчить, — ответил я. — К нам в город самолеты рейсовые не летают. Раньше летал один отсюда, а теперь — нет. Говорят, невыгодно. Вы же не думаете, что я нанимал самолет частным образом.
Я усмехнулся:
— Мы же не в Америке живем. Даже при всем вашем богатом воображении…
— Ладно, это мы проверим, — сказал упорный следователь. Вид у него был разочарованный. Потом я понял, что он очень хотел поймать убийцу, и надеялся, что убийца — это я. Было бы так удобно, если бы я оказался убийцей. Ловить не надо, хватать не надо. Уже пришел и здесь. Только конвой позвать и можно отчитываться о поимке злодея…
Не получилось.
— Теперь следующий вопрос, — сказал следователь. — За время вашего пребывания в квартире Ларисы Михайловны, не заметили ли вы чего-то необычного? Подозрительного?